Рабиндранат Тагор - Свет и тени

Правда, Кирон предложила взять мальчика с собой, но против этого единодушно восстали все: муж, свекровь и деверь, и молодой женщине пришлось уступить. За два дня до отъезда Кирон позвала к себе мальчика и принялась ласково уговаривать его вернуться в родную деревню.

Услышав после стольких дней пренебрежения слова ласки из уст Кирон, Нилканто не выдержал и разрыдался. Глаза женщины наполнились слезами. С чувством глубокого раскаяния подумала она о том, что ей не следовало приближать к себе и лаской вызывать привязанность у того, кого она не собиралась удерживать возле себя.

Шотиш, присутствовавший при этой сцене, увидев слезы у этого переростка, проникся отвращением к нему.

— Что за болван! — воскликнул он. — Слова не вымолвит — сразу ревет!

Когда Кирон стала упрекать Шотиша за эти жестокие слова, он ответил:

— Ты, сестра, не знаешь людей и слишком всем доверяешь. Неизвестно, кто он и откуда, а живет у тебя, как царь небесный. Естественно, льву не хочется снова стать мышью, — вот он и пустил слезу, хорошо зная, что тебя легко разжалобить.

Нилканто выбежал из комнаты. В душе он превращался в нож и резал воображаемого Шотиша на куски, превращался в иглу и пронзал его, становился огнем и жег молодого человека, но реальному Шотишу все это не причиняло ни малейшего вреда, лишь сердце самого Нилканто истекало кровью.

Шотиш привез с собой из Калькутты великолепный чернильный прибор: на двух перламутровых лодках стояло по чернильнице, а между ними со сложенными крыльями сидел мельхиоровый лебедь и держал перо в клюве. Шотиш очень любил этот прибор и тщательно обтирал его шелковой тряпочкой. Кирон часто щелкала лебедя по блестящему клюву и, смеясь, говорила:

после чего обычно между нею и Шотишем завязывался словесный поединок, полный шуток и смеха.

Однажды утром, за день до отъезда, чернильный прибор бесследно исчез.

— Дорогой брат, твой лебедь полетел искать твою Дамаянти! — смеясь, сказала Кирон.

Но Шотиш вне себя от гнева нисколько не сомневался, что прибор украл Нилканто. Накануне вечером молодой человек видел, как мальчик слонялся возле его комнаты; видели его там и другие.

Обвиняемого привели к Шотишу. Кирон тоже была здесь.

Шотиш сразу же набросился на Нилканто:

— Это ты украл мой чернильный прибор! Куда ты его дел? Принеси сейчас же!

Не раз Шорот бил Нилканто заслуженно и незаслуженно, и мальчик всегда безропотно переносил побои. Но когда в присутствии Кирон его обвинили в краже чернильного прибора, большие глаза его вспыхнули диким огнем, грудь стала порывисто вздыматься, и, если бы Шотиш произнес еще одно слово, Нилканто бросился бы на него, как дикая кошка, и вонзил бы в него ногти своих десяти пальцев.

Кирон отозвала юношу в соседнюю комнату и мягким, нежным голосом сказала:

— Нилу, если ты взял этот прибор, отдай его потихоньку мне, и я обещаю, что никто тебе больше ничего не скажет!

Из широких раскрытых глаз Нилканто закапали крупные слезы, потом он закрыл лицо руками и горько заплакал.

Кирон вышла из комнаты.

— Я уверена, — сказала она, — что Нилканто не брал чернильного прибора.

— Кто, кроме Нилканто, мог это сделать? Никто! — решительно, в один голос возразили Шорот и Шотиш.

— Только не он! — резко ответила Кирон.

Шорот хотел снова позвать мальчика и продолжить допрос, но молодая женщина категорически воспротивилась.

— В таком случае нужно обыскать его комнату и сундук, — предложил Шотиш.

— Если ты сделаешь это, мы станем врагами на всю жизнь, — сказала Кирон. — Я не позволю шпионить за бедным ребенком, который ни в чем не виноват!

При этих словах на ее ресницах блеснули слезы, что и решило дело: никто больше не стал беспокоить Нилканто.

Несправедливость, которую приходилось терпеть неповинному сироте, переполнила сердце Кирон острой жалостью к нему. Она приготовила два хороших комплекта одежды, состоящих из дхоти, рубашки и чадора, пару новых башмаков и вечером, взяв их и банкнот в десять рупий, отправилась в комнату Нилканто. Она хотела, ничего не говоря мальчику, потихоньку положить подарки в его сундучок. Этот сундучок из жести тоже был подарен ею.

Отвязав от угла своего сари связку ключей, Кирон бесшумно открыла сундучок, но не смогла осуществить свое намерение: катушки для запуска бумажного змея, побеги бамбука, полированные раковины для срезания незрелых плодов манго, донышко разбитого стакана и тому подобные предметы, сваленные кучей, доверху заполняли его. Кирон подумала, что, наведя в сундучке порядок, она сумеет уложить туда все вещи. Женщина вынула катушки, волчки и палочки, достала несколько штук грязного и чистого белья и вдруг на самом дне увидела злополучный чернильный прибор Шотиша с красующимся на нем лебедем.

Изумленная Кирон, залившись румянцем, застыла с чернильным прибором в руках. Она не заметила, как в комнату вошел Нилканто. Он все видел.

Мальчик подумал, что Кирон сама, как вор, пробралась в его комнату, чтобы уличить его в воровстве. И вот улика в ее руках! Как сможет он объяснить ей, что украл не из корысти, а ради мщения? Что он хотел бросить чернильный прибор в воды Ганга и лишь из-за минутной слабости не осуществил свое намерение сразу же, а спрятал вещь в сундуке… Как объяснит он ей все это? Ведь он не вор, не вор! Но кто же он тогда? Что ему сказать?.. Он совершил кражу, но он не вор, и со стороны Кирон жестоко и несправедливо подозревать его в воровстве. Нилканто никогда не сможет объяснить ей этого, не сможет он и перенести такого подозрения…

Глубоко вздохнув, Кирон положила чернильный прибор обратно в сундучок. Как вор, прикрыла она его грязными тряпками, сверху уложила катушки от бумажного змея, бамбуковые палочки, волчки, раковины, кусочки стекля и другие мальчишечьи сокровища, а поверх всего положила свои подарки и банкнот в десять рупий.

Но на следующий день мальчик-брахман исчез. Местные жители говорили, что не видели его; полиция не могла его найти. Тогда Шорот предложил:

— Теперь давайте посмотрим, что у него в сундучке.

Но Кирон решительно заявила:

— Этого не будет!

Она велела перенести сундучок Нилканто в свою комнату, достала чернильный прибор и, выйдя на берег Ганга, незаметно бросила его в реку.

Шотиш и вся семья Шорота-бабу уехали. Сад опустел, и только собачонка, прирученная Нилканто, забыв о голоде, бродила по берегу реки и жалобно выла, тщетно разыскивая своего хозяина.

1894