Рабиндранат Тагор - Свет и тени

1892

Когда девочке давали имя Шубхашини («Нежно говорящая»), кто мог ожидать, что она окажется немой? Двух ее старших сестер назвали Шукешини («Обладающая красивыми волосами») и Шухашини («Нежно улыбающаяся»); поэтому отец для соответствия назвал младшую дочь Шубхашини. Для краткости ее звали Шубха.

Старших сестер выдали замуж с обычными хлопотами и расходами, но судьба младшей дочери вызывала тяжелые раздумья родителей. Люди считали, что лишенный речи лишен и чувства, и в присутствии Шубхи без стеснения высказывали беспокойство за ее будущее.

Еще в раннем детстве девочка поняла, что ее рождение — небесное проклятие дому ее отца. Поэтому она сторонилась людей и тяготела к одиночеству. Ей было бы намного легче, если бы все просто забыли о ней. Но кто может забыть свое горе? Родители постоянно помнили о нем. Особенно страдала мать. Она считала дочь своим позором: ведь дочь — часть ее существа, для матери она всегда ближе сына, и всякий недостаток девочки вызывает у матери стыд за себя. В то время как Баниконтха, отец Шубхи, любил ее больше других дочерей, мать относилась к ней с неприязнью.

Шубха была лишена дара речи, но у нее были большие темные глаза, затененные длинными ресницами, а губы ее трепетали, как легкие лепестки, отражая чувства, переполняющие сердце девочки.

Сколько требуется усилий, чтобы передать в словах свои мысли! И когда это не удается сделать, досадно, точно нас неправильно понимают. Но черные глаза девочки не нуждаются в словах — они отражают душу: в них чувства то вспыхивают, то слабо мерцают, то ярко разгораются, то устало гаснут, то светятся спокойно, подобно заходящему месяцу, а порой сверкают, словно быстрые легкие молнии, озаряющие небосвод. Тот, кто нем с самого рождения, заменяет дар речи не только трепетом уст, но и языком глаз, бесконечно выразительным и глубоким, как море, ясным, как небо, как притихшая земля, когда играют зори и закаты, когда тени сменяют свет.

На немых, как и на самой природе, лежит печать одинокого величия. Поэтому дети обычно боялись Шубхи и никогда с ней не играли. Она была нема и одинока, как безлюдный полуденный час.

Деревня, в которой жила Шубха, называлась Чондипур. Протекавшая через нее обыкновенная маленькая речка, каких много в Бенгалии, скромно держалась в узких берегах, как девушка среднего сословия. Эта добросовестная полоска воды трогательно заботилась о деревнях, расположенных на ее берегах, как будто она была полноправным членом деревенской семьи. По обоим берегам речки тянулись дома, зеленели деревья, и речная богиня, нисходя со своего ложа, быстро и самоотверженно, со счастливой душой рассыпала бесконечную благодать.

Участок Баникантхы спускался к самой реке, и проплывавшие мимо лодочники могли видеть крытые соломой сараи, амбар, хлев, тамариндовые деревья, сад, обнесенный оградой. Не знаю только, замечал ли кто среди этого благополучия немую девочку.

Как только Шубха кончала работу, она уходила на берег реки. И здесь природа восполняла то, чего не хватало несчастной, — она как бы разговаривала с девочкой. Журчанье воды, голоса людей, песни лодочников, щебет птиц и шелест деревьев сливались с радостным трепетом сердца Шубхи, врываясь в тревожную, бесконечно молчаливую душу ребенка широкой волной звуков. Этот неясный шум и движение природы стали языком немой девочки: во взгляде ее больших глаз, затененных длинными ресницами, отражался окружающий мир, начиная с деревьев, в чьей листве стрекотали цикады, до далеких беззвучных звезд. Для Шубхи все было полно таинственных знаков, движения, песен, слез и глубоких вздохов.

В полдень, когда лодочники и рыбаки уходят на обед, крестьяне спят, птицы замолкают и паром бездействует, когда беспокойный мир отдыхает, преображаясь в огромный безлюдный дом, — в безмолвии под знойным необъятным небосводом оставались лицом к лицу только немая природа, залитая щедрым солнечным светом, и немая девочка в тени невысокого дерева.

Нельзя сказать, чтобы у Шубхи совсем не было друзей. В хлеве стояли две коровы с кличками Шорбоши и Пангули. Они никогда не слышали своих имен из уст девочки, но хорошо знали ее поступь. Она была бессловесна, но ее шепот и невнятное бормотанье животные понимали лучше всяких слов. Они понимали, когда Шубха ласкала или журила их; если же девочка, войдя в стойло, обнимала Шорбоши за шею, та терлась щекой о ее щеку, а Пангули, устремив кроткие глаза на своего маленького друга, лизала ей лицо.

Шубха должна была три раза в день ходить в хлев, но она бывала там значительно чаще, особенно в те дни, когда ее обижали дома. Тогда она тотчас же шла к своим молчаливым друзьям. Животные с покорными, полными сочувствия глазами каким-то особым, неведомым чутьем понимали сердечную боль девочки и, подойдя к ней, молча, осторожно терлись рогами об ее руки, неуклюже пытаясь утешить, ее.

Были еще козы и кошки, но к ним Шубха не чувствовала особой привязанности; тем не менее они проявляли к ней не меньшую любовь, чем коровы. Котенок часто спокойно дремал, устроившись на мягких коленях девочки, и очень любил, когда Шубха нежными пальцами гладила его по шее и спинке.

Среди существ высшего порядка у Шубхи тоже был товарищ. Трудно сказать, что связывало их, потому что мальчик умел говорить и это лишало детей общего языка.

Младший сын Гоншайна, по имени Протап, был очень ленивым малым. После долгих и бесполезных попыток приучить мальчика к какому-нибудь ремеслу родители отказались от надежды добиться от него чего-нибудь путного и вывести его в люди. Но у бездельников есть одно преимущество: только домашние бранят их — почти у всех чужих они пользуются неизменной симпатией. Лентяи не связаны никакими делами и становятся как бы общественным достоянием. Как любой город нуждается в общедоступном саде, так и каждой деревне необходимы два — три праздношатающихся. Они всегда к услугам тех, кому представляется возможность повеселиться или полодырничать.

Основным занятием Протапа была ловля рыбы удочкой. На это он тратил много времени, и его почти всегда можно было застать на берегу реки за таким занятием. И здесь же происходили его встречи с Шубхой. В любом деле Протапу необходим был добровольный товарищ, а во время рыбной ловли неразговорчивый товарищ — самый лучший, поэтому Протап очень ценил Шубху. В то время как все звали ее полным именем, мальчик в знак особого расположения называл ее коротко: Шу.

Обычно Шубха садилась под тамариндовым деревом, а Протап неподалеку от нее забрасывал удочку. У Протапа была привычка жевать бетель, и девочка сама приготовляла его для приятеля. Подолгу наблюдая за Протапом, она от всей души желала помочь ему, сделать для него что-то особенное, чтобы он понял, что и она не лишний человек на земле. Но Шубха ничего не могла придумать. Тогда она мысленно обращалась к творцу и молила его дать ей силу совершить какой-нибудь необыкновенный, достойный удивления поступок, который привел бы в изумление ее приятеля и заставил бы его воскликнуть: «Смотрите-ка, а я и не думал, что наша Шу способна на это!»