Алексей Логунов - Мой пшеничный сноп

— Не собак же он гонял, мать. Вещь в порядок привел, а то и правда заржавеет. А ну-ка, сын, давай собирать машину.

— Я сам, пап, я быстро… — заторопился Валерка.

— Ну-ну, хозяйничай. А Славик тебе поможет.

И пока ребята собирали велосипед (Славка, правда, больше мешался, чем помогал), мать ворчала:

— Ведь какой тихий да спокойный рос, когда поменьше был. Как девочка! И играл все больше с девчонками. Другие то с синяком домой заявятся, то нос расквасят, а я и горя не знала… И вот как сглазили малого. Небось опять что-нибудь задумал, а?

Валерка понимал, что вопрос этот скорее риторический, чем конкретный, и отвечать на него не торопился. Вообще-то мать права — раньше он был другим. Самым верным его товарищем была Люська Соломина. Она даже дралась с мальчишками, когда те дразнили его Шпингалетом. Ростом он и сейчас не ахти какой, на голову ниже сверстников, так что прозвище получил не зря. А потом, когда пошли в школу, у Люськи появилось много подружек, и ей стало не до Валерки.

Сунулся он было к друзьям-первоклассникам, а те играть его не принимают. «Девчатник! — кричат. — Шпингалет, сто лет в обед!» Однажды, не выдержав, убежал он за деревню и долго ругался там вслух тяжелыми мужицкими ругательствами, которые с трудом ворочались у него во рту.

«Подожгу! — твердил он, вспоминая ухмыляющуюся ушастую голову Васьки-фокусника, главного своего обидчика. — Избу Васькину подожгу…» И кто знает, возможно, Шпингалет и выполнил бы задуманное, если бы не старая верба. Она росла на краю оврага, как раз на его пути — низенькая, горбатая, удивительно похожая на бабушку Аксинью, Васькину бабушку. «А ведь вместе с избой и бабушка сгорит, — ужаснулся Шпингалет. — Ведь она слепая у них!»

Мальчишка медленно опустился на траву и огляделся вокруг. Прямо перед ним, на золотом одуванчике, качался черно-красный шмель. Он весь перемазался цветочной пыльцой, словно карапуз манной кашей, и о чем-то добродушно гудел. Вверху, над головой, звенел невидимый жаворонок. И там, откуда лился звон, плыли ослепительно белые, похожие на гусей, облака. Легкие тени от них, догоняя друг друга, скользили по оврагу, по густым зеленям и скрывались в синей дали, за горизонтом. Мир был так велик и прекрасен!

И непонятное чувство охватило смятенную душу Шпингалета. Он прижался щекой к теплой земле, и на ресницах его задрожала светлая росинка — слеза…

С того дня он стал часто пропадать за деревней, бродить по пустынным полевым дорогам. Ему нравилось быть наедине с землей, рядом с деревьями, птицами, жуками… Нравится и сейчас, хотя он уже пятиклассник, человек вполне самостоятельный.

…Собрав велосипед, Валерка помотался из угла в угол, поиграл со Славкой в кубики с азбукой, из которых у них неожиданно получилась фраза: «Приди, весна красная». Ему не сиделось на месте. Накинув пальтецо, он шмыгнул в дверь.

— Куда это на ночь глядя? — крикнула мать вдогонку.

— Я счас, мам! — донеслось из сеней, а в следующую минуту он был уже за палисадником.

Снег под ногами напоминал мокрый тугой творог. С юга тянуло влажным ветром. Валерка сорвал с головы шапку, подставляя ему лицо, и неожиданно услышал на старых ветлах негромкое карканье. Неужели прилетели грачи? Ну конечно же! На неделю раньше вернулись… В темноте увидеть грачей Валерка не мог, но их домовитые хозяйские голоса он не спутает ни с вороньими, ни с галочьими.

Вряд ли кто в Больших Ключах ждет весну так, как Шпингалет. Он знает каждый ее шаг. Едва пригреет мартовское солнце, как начинают зреть в полях, оврагах, под оседающими сугробами полые воды. День ото дня они всё больше набирают силу, в полдень на припеке прорываются небольшими ручейками, весело звенящими по жести льда, скапливаются в канавах и низинах. Потемневший снег, покрытый хрустящей корочкой, кажется еще прочным, незыблемым, но возле самой земли, начинающей оттаивать, он уже набух.

И вот приходит день, когда вдруг вырвется из-под снега не ручеек, а ручей, за ним второй, третий… десятый, они сливаются в потоки — и запоет, зазвенит, загромыхает половодье!

Тяжелые неуклюжие льдины на разлившейся речушке царапают острыми боками берега, на лесной опушке сломало и унесло старую осину, в лощине затопило и разметало по клочкам не вывезенный вовремя стог сена… Нет удержу полой воде!

В мутных потоках вместе с остатками снега уносятся щепки, лепешки навоза, пожухлая прошлогодняя листва и всякий другой хлам, накопившийся за долгую зиму. Через несколько дней полая вода схлынет, оставив небольшие озерца в низинах да придорожных канавах, по буграм и косогорам пойдет бродить лохматый белый пар, и размякшая черная земля удивится наступившей тишине.

Удивится, вздохнет облегченно — и снова пойдет работа! Заструятся по стеблям и стволам невидимые соки, заворочаются в почве корешки и семена растений, в оврагах сквозь причесанные пряди прошлогодней травы полезут настырные молодые росточки, на расцарапанных льдинами берегах речушки зацветет мать-и-мачеха, а в лесу, еще влажном, умытом, зазвенят голоса птиц.

— Приходи, весна красная! — озорно кричит Валерка в темноту. — Приходи поскорей!

— Иду-у! — вдруг отзывается весна из-за крайних изб. — Ты подожди меня, Шпингале-еет!

Валерка прислушался к наступившей тишине и засмеялся: голос весны как две капли талой воды был похож на голос Люськи Соломиной.

Из школы Филька Хрусталев возвращался поздно — выпускали с ребятами стенгазету, последнюю в этом учебном году. Вместе с ними была Татьянка, поэтому Филька и не заметил, как пролетело время. Ему всегда радостно и немного тревожно, когда рядом с ним бывает Татьянка.

Домой они шли вместе. Днем был дождик, настоящий весенний дождик, с басовито рокочущим первым громом и отдаленно сверкавшими молниями, похожими на девчоночьи ленты. После грозы умытая земля словно бы помолодела. Ласково зазеленела трава, в свежем воздухе разлился крепкий тополиный запах, а лужицы на дорогах были синими, как небо, и казались бездонными.

Школьники радовались первой грозе, как первым скворцам. В седьмом классе стоял гвалт, точно у первоклашек. Ребята и девчонки на все лады повторяли давно известные строки, в которых вдруг обнаружили скрытую прелесть: