Сергей Вольф - Ищи себя, Громов

— Гром! Ты куда?

Я поглядел наверх — там, на этаж выше, стоял Жорка Питомников.

— Привет, — сказал я. — Ты к своему Генералову?

Он ничего не ответил мне и спустился вниз.

— Слушай, — сказал он. — Я всё знаю про эту историю. Дурацкая история, ничего не скажешь.

— Про какую историю? — спросил я.

Он говорит:

— Может, ты сам не знаешь? Я про эти двойки твои несчастные.

— Я знаю, — сказал я. — А тебе-то это откуда известно?

— Ну, моя была на собрании и видела там твою, они обе журнал листали и разговорились. Моя, как пришла, сразу мне всё и выложила. Я вот и думаю, чья это работа. Я-то знаю, что ты их не получал.

— А мне и неважно, чья это работа. Я об этом и не думаю. Ты к своему Генералову, что ли?

— Да нет, — сказал он. — Я… да я к тебе решил заскочить, раз такая история. Мне моя про твою рассказала, как она разохалась, я и подумал, может, мне к тебе заскочить и сказать, что к чему.

— Не надо, — сказал я. — О чем говорить, раз она мне уже не поверила. Ты ей объяснишь, она поверит, но не в этом главное… Мне-то она не поверила.

— Ещё бы, — сказал он. — Двойки-то стоят.

— Хорошо как раз, если бы она мне всё равно поверила. Пусть думает что угодно, но если я сказал, что не знаю, в чём дело, значит, надо верить. Ты сам-то это понимаешь?

— Я-то понимаю, но ведь пары стоят.

— Ну и что? Вот когда она их увидела, она вполне могла думать, что они мои. Чьи же ещё? И всё равно лучше, если бы, увидев эти пары, она решила, что я не успел ей сказать. А она сразу заявила, что я скрыл. Когда так не верят, хоть из дому беги.

— А ты что, бежать собрался? Как реактивный мимо меня пролетел.

— Да нет, — сказал я. — Я к Евгении Максимовне хотел заскочить, только не знаю зачем.

— Да брось ты, — сказал Жорка. — Завтра разберёшься. А чем она тебе сейчас поможет? Ничем.

Дома я увидал вдруг Никодима Давыдовича. Я растерялся сначала, потом вспомнил, что сегодня ведь второе занятие струнного оркестра, но всё равно не понял, как он нашёл меня, а вернее — зачем.

— Здравствуйте, Никодим Давыдович, — сказал я.

— Здравствуй, Громов, — сказал он. — Я решил зайти к вам домой и убедить твою маму, чтобы тебя отдали в музыкальную школу. Просто я хочу, чтобы и она знала о твоих способностях, а то ты мог вполне ей и не сказать.

Я просто не знал, что ему и ответить.

— Теперь я поеду, мне далеко домой добираться, через весь город.

— Можно я провожу вас немного? — спросил я.

— Митя! — сказала мама. — А если я хочу предложить человеку чаю? Так же невежливо.

Я промолчал. Я не мог и не хотел с ней говорить, да к тому же и так ясно было, что человек торопится и ему не до чаю.

— Вы только, ради бога, не беспокойтесь, — сказал Никодим Давыдович. — Я не могу пить чай, очень уж далеко мне ехать. До свидания, благодарю вас.

Мы спустились с ним по лестнице вместе, и оба молчали, а потом он сказал:

— Сегодня на занятии никого не было. Только двое малышей. Я прямо не знал, что с ними делать. Мне нужны ребята постарше и посмышлённей, как ты.

После он снова замолчал и долго стоял так, глядя в небо. Потом сказал:

— Пойдём в красный уголок, я с удовольствием позанимаюсь с тобой полчаса.

— Что вы! Что вы! — сказал я. — Вам же ехать далеко, вы ведь от чая отказались.

— Ну, чай это одно дело, а музыка — совсем другое. Пойдём, я не очень задержусь, не беспокойся за меня.

В красном уголке было как-то ужасно пусто, хотя и полно стульев, наверное, потому, что людей не было, а сама комната была огромной и с низким потолком. Мы прошли с Никодимом Давыдовичем к столу в дальнем конце, он взял в руки мою скрипку и сказал:

— Послушай меня внимательно. Кстати, ты, конечно, не знаешь нот?

— Нет, — сказал я.

— Ну это не страшно, это дело наживное, ты запомнишь их потом, как таблицу умножения. Главное не в этом. Главное в том, что ты так и не поверил, что можешь стать прекрасным музыкантом, вот и на занятия не пришёл сегодня, а мне очень жаль, очень жаль, если ты так и не поверишь в себя. И я знаешь чего хочу, — поэтому я и попросил тебя зайти сюда, — чтобы у тебя прежде всего была правильная постановка обеих рук. Мало ли что будет потом, может, ты так и не пойдёшь в музыкальную школу, а инструмент не бросишь — в этом случае никак нельзя допустить, чтобы ты привык к неверной постановке, так всё дело можно испортить. Иди сюда, возьми теперь скрипку, сначала левой рукой, положи вот так подбородок, та-ак, верно, теперь правильно обхвати рукой гриф, давай я тебе поставлю пальцы, этот — сюда, этот — сюда. Та-ак, верно, а смычок нужно держать таким вот образом, поставь его теперь на струны, правильно, теперь проведи им сверху вниз, чувствуешь? Нет, я не ошибся, звук отменный. Постарайся запомнить постановку рук не только головой или глазами — ты понимаешь меня? — а своими руками, просто постарайся почувствовать, как надо держать инструмент — сейчас ты держишь его абсолютно верно. Другой раз я посмотрю, как тебе удалось всё почувствовать и запомнить. Ты только пойми главное: сразу, конечно, ничего не выйдет, но стараться надо изо всех сил, следи за постановкой — научиться легче, чем потом исправлять. А теперь я пошёл, поеду домой. Ты останешься? Или тоже домой?

— Не знаю, — сказал я. — Я, пожалуй, побуду здесь немного. Поиграю.

Не хотелось мне ему говорить, что домой меня не тянет, и огорчать его, что я из-за этого остаюсь, тоже не хотелось.

— Ну поиграй. Только думай о руках. А ключ потом отдашь дворничихе, или она сама придёт. До свиданья.

— До свиданья, Никодим Давыдович, — сказал я, и он прошаркал в своих галошах по всему красному уголку и вышел наружу.

Я долго сидел один, положив скрипку на стол, и думал, зачем я ему нужен, Никодиму Давыдовичу. Что у меня оказался какой-то там прекрасный звук (хотя, честно говоря, я не очень-то до конца в это верил) — это было мне понятно, но ради чего он со мной носится и какой ему в этом толк — я не понимал. Да и чему он может меня научить? Это ведь не музыкальная школа. Так себе — кружок. Да и какой это кружок? И не ходит-то никто. Не будет же он только из-за меня ездить!

Я опять взял со стола скрипку, приставил её к плечу, положил, как надо, подбородок и провёл смычком по струнам, получился звук. Неужели и вправду ничего себе звук? Провёл ещё раз. Вроде бы ничего. Густой такой, ровненький. Я передвинул палец по грифу пониже — звук получился новый, другой. Я стал двигать палец туда-сюда и вдруг разобрал мелодию — корявую маленько и какую-то незнакомую, но мелодию ведь все-таки, а не то чтобы шаляй-валяй, не просто смычком размахался. Я попробовал сыграть её ещё раз, и она даже вроде получше получилась. Или мне только показалось. Не знаю.