Татьяна Пономарева - Трудное время для попугаев [сборник litres]

Говорят, особенно в жару Игоша порой становился буйным и агрессивным. Гармония окружающего мира начинала его тяготить, он хватал руками лавочку и выдирал, как поганку, из земли. Иногда все лавочкой и заканчивалось, а иногда полуодетым мужикам приходилось выскакивать из бани на помощь тем, кто ему приглянулся в недобрый час.

– Так-то он хороший, – говорил бабушке Яков Кузьмич. – Четыре буквы знает, цифры до десяти! Телевизор любит! Вот только бывает с ним…

Бабушка Игошу не боялась и всегда сама давала ему в руки гостинец.

Теперь лавочка пустует. Яков Кузьмич умер, а его племянник осел в специнтернате.

У магазинчика дорога, как в русской народной сказке, троилась, и, видно, поэтому местное мужское население задерживалось там подолгу, размышляя, какая из них на сей раз быстрее приведет к дому. Тут же, забыв свою птичью принадлежность, вместе с собаками болтался чей-то гусь.

Устя зашла в магазин, но вместо тети Веры за прилавком стояла Катька, Устина двоюродная сестра. Не обратив на Устю внимания или, по крайней мере, сделав вид, что не заметила, она наклонилась и стала копаться в ящике на полу.

– Привет, – сказала Устя. – А мать где?

– A-а, это ты! Привет! – Катька сунула в рот мармеладину и отряхнула облепленные сахаром пальцы. – В гости, что ль? Мамки нет, ушла по делу.

– Чего, никого дома?

– Почему никого? Папка. Погреб чинит. Виталька… А чего ты приехала, Усть?

Но Устя пожала плечами и вышла: не хватало еще отчитываться перед Катькой.

Устя долго не могла открыть калитку во двор, похоже – запиралась она теперь по-другому, а оказалось, что она вообще открыта, надо было только посильнее нажать. У дома за крыльцом сидел пятилетний Виталька и разрисовывал себе ноги акварельными красками, макая кисточку в лужу.

– Красиво! – кивнула ему Устя. – А главное – полезно: мама с другими не перепутает.

В кухне крышка погреба была откинута, и из подпола шло сияние, как будто дядя Юра нечаянно проник в тайное подземное царство, угодив туда как раз на торжество. Но не было там никакого царства, а только бочки, ведра и банки на стеллажах. Замотанная шнуром за боковину лестницы, торчала голая лампа, сто ватт – не меньше.

– Дядь Юра-а! – позвала Устя, заглянув в погреб.

– О-о, ты гляди, кто пожаловал! Сейчас поднимусь, скажи своим – иду…

– Да я одна приехала, дядь Юр.

Он ничего не ответил, затих в своем подземелье. Потом вылез наверх, держа в каждой руке по банке с грибами.

– Вот, последние остались. Скоро наберем новых. Виталька хорошо ищет – я пройду, а он мне: «Пап, грибок пропустил». Молодец парень, прирожденный грибник! А что твои-то не приехали? Николай собирался вроде бы, мать говорила… Да и сама…

– А, не получилось. У нас в доме с понедельника отключают горячую воду… На месяц, представляете? Ну и мама стирает… И папе там куда-то надо… В общем, они привет передавали и этот, долг, я сейчас…

Устя полезла в сумку, вытащила две пятидесятирублевки. На пороге с огромной, как-то на лоб навьюченной прической появилась тетя Вера.

– Ой, Устинька, здравствуй, детка! Давно приехала? А я в парикмахерской была… Сижу – чувствую, что-то не то, надо бежать, думала, с Виталькой случилось! Ну прямо на иголках… А твои-то чего? Здоровы?

– Да, спасибо, теть Вер, здоровы! – Устя все еще стояла с нелепо протянутыми деньгами, как будто она не отдает их, а, наоборот, только что взяла.

Можно было подумать, что они оба не замечают этих денег. Но она усекла момент, даже полмомента, когда тетя Вера как бы невзначай пронесла мимо свой гостеприимный взгляд, едва окунув его в новенькие купюры.

– Проходи в комнату. Сейчас разогреется, будем обедать, – сказала она, зажигая конфорки и ставя на все четыре кастрюли и сковородки.

– Я помогу!

Устя вошла в столовую, это и правда была настоящая столовая – с овальным столом посредине, дюжиной стульев и массивным резным сервантом, надменно мерцающим бокалами, фужерами и разнокалиберными вазами. Отодвинув стекло серванта, она положила деньги в хрустальную ладью-конфетницу. Подумала: сказать или сами найдут? Но про деньги лишний раз говорить не хотелось…

Устя стала резать хлеб, прислушиваясь к тихому, невнятному разговору на кухне. Шкварчали сковородки, лилась вода – за этим трудно было различить слова, но Устя чувствовала, что разговор имеет отношение и к ней, и к деньгам, и к тому, что не приехали родители. «…Ездил, нужно было…» – долетел сквозь шум обрывок фразы. А что нужно было – пойди догадайся.

– Витусик, сбегай, золотко, позови Катю. Пусть закрывает и идет обедать! – крикнула в окно тетя Вера.

– Да ну-у… – донеслось со двора.

– Я тебе дам – нукать! Живо! Что тебе мать сказала! – вмешался дядя Юра.

И хоть этот сердитый окрик не имел к ней никакого отношения, Устя вдруг ощутила себя не в своей тарелке.

Тетя Вера внесла и поставила на стол фаянсовую супницу. Здесь прямо как в лучших домах – не бултыхают половником в недрах кастрюль, а разливают из супницы тут же, за столом.

– Во-от, – заулыбалась тетя Вера, – лапшичка куриная. Небось голодная?.. С дороги-то, – тут же добавила она, как само собой разумеющееся.

– Надо же, и у нас сегодня дома тоже куриная лапша! – в глуповатом восторге перед таким приятным совпадением парировала Устя кулинарный тети-Верин выпад. Не их, в конце концов, дело, что они там едят и как живут. Прав отец: долг отдали, пусть успокоятся.

– Ну что, Катерину ждем или начинаем? – вошел, переодевшись, дядя Юра.

– Сейчас прибежит, а то обидится – подождите уж! А я шарлотку пока уложу, там все готово, только…

– Ладно, мать, ждем, – перебил ее дядя Юра, тяжело усаживаясь за стол и на ходу застегивая пуговицы на рукавах рубашки. – Тем более надо поговорить. Я думаю, надо сказать ей, пусть передаст, а то теперь неизвестно, когда увидимся, а звонить я не любитель.

– Чего ж не сказать? – отозвалась из кухни тетя Вера. – Раз уж так получается.

Сидя на диване, Устя напряглась, ожидая неприятного…

– Вот что… Приедешь домой, передашь отцу, ну, маме, конечно, тоже, что, мол, дядя Юра дает пять тысяч. Скоро не потребую, обустроитесь, потом отдадите… Ясно? Не забудь смотри!

– Ой, дядь Юр, да вы что? Как я могу забыть!..

– И пусть приезжает, не валяет дурака – все мы гордые. У меня тут кое-что можно будет достать, хоть он и сам по этой части, но мало ли! В общем, так: если он не передумал со своим Дерябино, деньги ждут. Не миллион, конечно, но… чем богаты.

– Спасибо, он жутко обрадуется, он боится, что тот дом продадут, нервничает из-за этого…

– А как у него, все болит желудок? – спросила из кухни тетя Вера. – Надо же провериться – вдруг язва, он и худой такой… У нас тут один тоже… все тянул, тянул…