Валерий Попов - «ТИ-ВИ» (Рассказы о телевидении)

Но вместо привычной и родной телевизионной камеры стоял незнакомый аппарат — как я понял, кинокамера.

А перед ней... а перед ней стоял наш школьный учитель геометрии Семен Платоныч!

Я прямо обомлел от такой встречи.

Тут кинокамера затрещала, Семен Платоныч поклонился и сказал:

— Здравствуйте. Тема сегодняшнего урока — теорема Пифагора. Проведем катет АВ...

«Конечно, — подумал я, — куда интереснее будет про теорему в кино смотреть, чем просто так...»

— Ну пойдем, — сказала Таня, — Коровина здесь не видно.

Мы вошли в комнату, где телевизор и кинокамера стояли друг против друга. «Телевизор снимается в кино», — подумал я.

«Съемка с кинескопа», — вспомнил я слова Сергея Ивановича. Я уже знал, что длинная стеклянная трубка, которая лежит внутри телевизора и заканчивается экраном, называется кинескоп. Съемка с кинескопа.

И вот по экрану кинескопа в старинном красивом кабинете ходили два человека.

Один был высокий, важный, в мундире, с эполетами. Другой очень простой, в сером потертом сюртуке.

— Так-с, — говорил генерал, — чем же могу служить?

— Дела неотлагательного я никакого не имею, — заговорил посетитель таким тихим голосом, с такой доброй и нежной улыбкой, что я сразу же полюбил его, — цель моя была просто познакомиться с вами.

— Для знакомств вообще я мало времени имею, — сказал генерал, — но так как вы, конечно, имеете свою цель, то...

— Я так и предчувствовал, — перебил его странный посетитель, улыбаясь своей прекрасной улыбкой, — что вы непременно увидите в посещении моем какую-нибудь особенную цель. Но, ей богу, кроме удовольствия познакомиться, у меня нет никакой частной цели.

— Удовольствие, конечно, и для меня чрезвычайное, — с жесткой усмешкой сказал генерал, — но не все же забавы, иногда, знаете, случаются и дела.

Не отрываясь, я следил за их разговором и видел, как генерал тоже начинает любить этого странного, доброго человека, слушает его все внимательней.

— Причины нет, бесспорно, — ласково говорил посетитель. — Потому что если я князь Мышкин и ваша супруга из нашего рода, то это, разумеется, не причина.

Разговор продолжался еще очень долго, и я все больше волновался за этого человека — чем кончится этот разговор.

И вдруг в студии сверху раздался громкий голос:

— Стоп! Достаточно. Трактовая проходит хорошо. Теперь отдохните, через десять минут выходим в эфир.

Посетитель и генерал встали и, обнявшись, стали ходить по студии, о чем-то тихо советуясь. Я заметил, что актер, который играл этого робкого посетителя, на самом деле главный, и главнее генерала, и всех вокруг, — все постепенно окружили его, и он им что-то терпеливо объяснял.

— Вот, — сказал он, — подойдите, пожалуйста, к той этажерке. Слышите, как эта статуэтка на ней дребезжит. Надо бы ее убрать или заменить. А то, когда ходишь, только ее и слышно.

Статуэтку унесли. Артист-генерал и артист-посетитель снова ходили обнявшись и о чем-то тихо совещались.

Человек, который все это время стоял согнувшись, засунув голову в пьедестал под телевизором, вдруг выпрямился и оказался Коровиным, как я понял по радостному крику девушки:

— Толя, ты здесь!

— Таня! — сказал он и вдруг, бросив взгляд на экран, пробормотал: «Сейчас», — и выбежал. Буквально через секунду он появился на экране. Он вбежал в кадр с длинной палкой и быстро начал ею передвигать и поправлять штакетники с лампами. Потом он так же быстро убежал. И через секунду вбежал в комнату.

— Ну вот!.. — Тяжело дыша, он смотрел на экран. — Теперь все в порядке.

— Весь спектакль снимаете? — спросила Таня.

— А как же — сказал Коровин. — Произведение нашего великого Достоевского! Смоктуновский в роли Мышкина! Да нам сохранить это надо на века!

— Толя! — сказала Таня.

— Таня! — сказал Коровин. — Мне надо бежать. Если хочешь, поедем вместе. А это что за парень?

Мы сбежали со ступенек студии, впрыгнули в брезентовый газик, который сразу же рванул с места.

— Камеры? — спрашивал Коровин у рыжего парня за рулем, когда мы быстро мчались по улицам.

— В порядке! — отвечал парень. — Было три звонка, — докладывал он. — Из зоопарка — родился жирафенок! Никогда такого еще не было! Второе: на Обуховском нашли бомбу, неразорвавшуюся. И третье — на Неве тронулся лед.

— Жираф, лед, бомба, — проговорил Коровин, и мы резко свернули вправо.

— Кто ему звонил? — спросила Таня.

— О, — засмеялся рыжий, — у Толи везде свои люди. Он все и всегда узнаёт раньше других.

— А Вэ-Эм-Эф? — спросил я. — Пэ-Тэ-Эс?

Коровин резко повернулся.

— Конечно, — сказал он, — ты прав, удобная штука. Только пока что он, как слон, везде ему не успеть. И тот, и другой.

Мы со скрипом притормознули у зоопарка. Коровин и рыжий выскочили с портативными кинокамерами и побежали.

Мы все пробежали мимо обомлевших контролеров и направились проходом между клеток. Некоторые клетки уже стояли под открытым небом. На нас смотрели: овцебык — облезлый, начинающий линять, маленький неспокойный волк.

Мы вбежали в просторное помещение, и там за загородкой стояла жирафа — я даже забыл за зиму, какая она длинная! Рядом с ней топтался желтоватый жирафенок. Иногда его ноги подгибались, и он съезжал на опилки по ее ноге, как по стволу дерева.

Мы быстро сняли их с трех сторон, простились и побежали обратно.

На Неве лед шел уже вовсю, по всей ширине. Это был настоящий праздник. Коровин бегал по набережной, как сумасшедший, снимая то так, то сяк. Наконец, он даже сбежал по ступенькам вниз, крикнул рыжему: «Держи!», и тот стал держать его за хлястик, и Коровин свесился и стал снимать льдины вплотную, особенно одну, на которой валялся выброшенный кем-то валенок, последний знак зимы, как сказал потом Коровин.

Когда мы примчались на Обуховский проспект, бомба была уже разряжена, и солдаты сидели на тротуаре и курили.

Но что особенно убило Коровина — то, что перед ними стоял человек в кожаной куртке, о чем-то их спрашивал и писал в блокноте. На груди его висел фотоаппарат.

— Газета опередила, — застонал Коровин, — Юрка Федоров!

Юрка сделал еще несколько снимков, смеясь, хлопнул Коровина по плечу, сел на мотоцикл и умчался.

Мы подошли, сняли яму, бомбу, солдат. Поговорили с ними.

— Ничего, — сказал Коровин рыжему, — давай скорее на студию.

На студии Коровин стал рваться от нас в узкую длинную галерею, которая вела, как было написано на стрелке, в цех обработки пленки.

— Ну, там-то тебе быть зачем? — спрашивала Таня. — Там-то уж все точно и без тебя сделают: и проявят, и напечатают, и смонтируют.