Валерий Попов - «ТИ-ВИ» (Рассказы о телевидении)

— И кто что делает, написано.

— Написано. Ясно. Значит, сценарист все написал, актеры выучили — и готово. Все просто, оказывается. Непонятно только, что все остальные делают.

Если написано, что он стоит, значит, он будет стоять, ведь верно? Или если написано, что он с крыши прыгнул, ведь вы не можете сделать так, чтобы он не прыгал?

— Нет, — сказал Сергей Иванович, — не могу.

Тут я испугался, замолчал. Долго молчал, целую минуту. Наконец решился.

— Сергей Иванович, — спросил я, — но если вы изменить ничего не можете, если ничего от вас не зависит, тогда... зачем вы?

— Кто, я?! — испугался Сергей Иванович.

— Ну вообще, режиссер.

— Ну как же, — бормотал Сергей Иванович, — есть кое-какая польза. Кое-что все же от нас зависит.

— Вот... — Я вынул один листочек. Видите, тут написано, что Степан ходит по комнате, садится на стул, берет с полки книгу, читает, ставит ее на место, идет обратно и ложится на кровать. Правильно? Как ни крути, а он должен пройти по комнате, взять книгу, почитать, поставить, лечь на постель.

— Так вот, — сказал Сергей Иванович уже своим прежним, уверенным голосом, — кое-что я могу все же.

Первое — это темп. Я могу сказать, и артист все это проделает очень быстро. А захочу, — он это сделает медленно. И смысл получится совсем другой.

— Откуда?

— А ты подумай. Если, скажем, он не спеша по комнате бредет, лениво: сядет на стул, книжку выберет, почитает с удовольствием, потом аккуратно поставит и уляжется спать. Что получится? Получится — спокойный человек, уютно проводит время перед сном. А ведь на самом деле все иначе. Здесь ему надо быстро по комнате пройти, на стул сесть чуть не мимо, книжку схватить какую попало, только чтобы отвлечься, быстро перелистать не глядя и швырнуть обратно. Потом к кровати подойти и упасть, можно даже просто бухнуться с ходу. Чтобы чувствовалось в его поведении напряжение, страх! И все это, заметь, делается одним только изменением темпа! И этот темп актеру должен указать я, режиссер, а не кто-нибудь другой. Я так скажу: если смотреть интересно — режиссер молодец!

Мы сели отдохнуть возле светящихся автоматов с газированной водой. Я стал листать странички дальше.

— Ну ладно, — сказал я, — темп. Это я понял. А еще что?

— Еще много! — Сергей Иванович встал, опустил в щель копейку, наполнил стакан водой с пузырьками и начал пить.

— Вот, — показал я, — тут интересная сцена, в милиции. Когда вызвали Степана.

— Помню, помню, — закивал Сергей Иванович, ставя стакан вверх дном на кругленький фонтанчик. — Степан приходит, и милиционер — капитан Ухов — у него спрашивает, не приезжал ли к нему, Степану, кто-нибудь за последние две недели. А Степан отвечает: «Нет».

— Ну вот, — сказал я, — видите — «нет». А на нет и суда нет. Написано «нет», — значит, нет.

— Один очень умный человек, — заговорил Сергей Иванович, — сказал по этому поводу так: «Есть только один способ написать слово «нет», и есть пятьдесят способов его сказать».

Например, первый способ. Сразу же после вопроса сказать твердо: «Нет!» — и все. Действительно, получается отрицание.

Или второй способ.

После вопроса помедлить, задуматься, а потом медленно, тихо: «Не-ет», — тут уже другой смысл. Прежней уверенности не чувствуется. Немного подозрительно. Может, оно и так, а может, наоборот. И много еще есть вариантов. Иногда так говорят «нет», что все понимают «да». И вот из всех пятидесяти оттенков режиссер в каждом случае должен выбрать один, самый точный. У меня в спектакле так будет: капитан Ухов еще вопроса не кончил: «Скажи, — говорит, — не приезжал ли кто-нибудь?..» — то есть еще непонятно, о чем речь, а Степей уже кричит: «Нет!» — и так громко, даже чересчур. Спокойному человеку зачем так кричать? А он неспокойный — это сразу видно. Он и понимает, что все рассказать надо, и Гостя боится. И видно, что этого вызова и вопроса он давно уже ждал и ответ про себя повторял. И так доповторялся, что нервный стал и выкрикнул свое «нет» раньше времени, и первые подозрения Ухову внушил. Ведь Ухов, как из сценария ясно, всем этот вопрос задавал, «на предмет обнаружения проживания дачников без прописки», как он сам потом выразился. А тут приходит Степан и кричит свое нервное «нет», и вся его душа, все ее состояние в одном этом восклицании проявились.

Тут он замолчал.

Мы увидели, что по коридору бежит тяжелый, растрепанный, красный парень в очках.

— Стой, Гриша, — крикнул Сергей Иванович, — ты куда?

— Спросите лучше, откуда, — сказал тот, останавливаясь. — Опять я со своим начальником поругался!

— Знакомьтесь, — сказал Сергей Иванович, — это мой друг, Саша. А это Гриша, наш звукорежиссер. Если нужно музыку к передаче или шум, вообще звуковое оформление, — это он. Как его здесь называют, — Человек с ушами. Все звуки у него как собачки на веревочке. Говорят, ты по звуку можешь определить, какая монета упала?

— Если бы я еще и этого не мог, — с досадой сказал Гриша, — так уволился бы давным-давно, в монастырь бы ушел.

И тут раздался звон двух монет, которые Сергей Иванович, одну за другой, выпустил из руки на кафельный пол.

— Трояк, — сказал Гриша не глядя, — три копейки. А это двадцать. За кого вы меня, Сергей Иванович, принимаете? Ведь я же звукорежиссер, как-никак! Да только, видно, не по мне это. Не могу я больше так работать.

— Почему?

— Почему? Звуков мало, вот почему.

— Как же мало, — сказал Сергей Иванович, — вот их сколько вокруг! Слышишь, кофеварка в буфете шипит. Кофе варит. Горячий, вкусный! А на улице, слышишь, трамвай колесами скрипит на повороте. Только ранней весной этот звук так хорошо бывает слышно.

— Да я понимаю, — сказал Гриша, — звуков очень много! И каких! Например, когда моя соседка, бабка, совсем старая, начинает в своей комнате чай вприкуску пить — это ее удовольствие, — слышно в коридоре, как она кипяток с блюдечка вытягивает со свистом, потом причмокивает и сахар колотый своими последними зубами грызет. Как это услышу, — целую ночь потом уснуть не могу.

— А ты говоришь — мало звуков!

— Да нет, их много, очень много, я знаю! Но только у меня их очень мало, чтобы все чувства выразить! Фонотека — коллекция звуков — очень маленькая. Как ни прошу начальника увеличить, — ни в какую! «Хватит, — говорит, — а то оглохнешь. Все, — говорит, — у тебя есть. Звук гудка есть, шум леса есть». Как ему объяснить, что мне разные шумы леса нужны! Скажем, одно дело, когда в лесу дети гуляют, а другое, — когда через него преступник пробирается. В первом случае лес должен лепетать, а во втором — реветь, как медведь! Звук — он сразу обстановку создает! А у нас всегда одно и то же: если сцена в лесу, — идешь в фонотеку, берешь запись «шум леса» и слушаешь, как листья шелестят — спокойно, ровно, безо всякого выражения. И получается — нуль, никакой пользы! А ведь звук — это такая сила! Вот, скажем, стоит человек, вроде бы спокойный. И вдруг где-то птица засвистит — тонко, пронзительно. И зритель понимает, что не в птице дело, а на душе у этого человека пронзительно так и остро! Эх, дали б мне развернуться!