Валерий Попов - «ТИ-ВИ» (Рассказы о телевидении)

— А раз так, на сколько она метров... достает?

— На сколько надо. Посмотри, видишь, спереди у нее три объектива, линзы. Вот этой ручкой они меняются. Один объектив вблизи видит, другой — на среднем расстоянии, третий — на дальнем. Смотря на какой дистанции действие происходит. В общем, один объектив вроде лупы, второй — бинокль, третий — подзорная труба. Их тоже надо успевать менять, когда действие то подходит, то отходит. Понял?

Он отошел в сторону и стал подозрительно смотреть на меня.

— Слушай, — спросил он, — а танцевать ты умеешь?

— Вот еще! Конечно, нет. Не мужское это дело.

— Ну, значит, оператором тебе не быть!

— Это почему же?

— А потому. Если хочешь, пойдем в третью студию. Там конкурс танцев, посмотришь.

Мы прошли по коридору, открыли дверь и вошли в третью студию. Она была как и первая, только поменьше. Там возвышалась гладкая площадка, и на ней под громкую музыку высокий плечистый парень и тоненькая красивая девушка танцевали танец, быстрый, резкий, с прыжками и рывками.

— Ну как, нравится?

— Ничего. Как только они не устанут?

— Молодежь. Избыток сил. А теперь посмотри на оператора — вон у камеры пригнулся. На ноги его посмотри.

— Ведь он тоже танцует!

— Да, вот так. Хороший оператор, когда танец показывает, всегда сам танцует вместе с камерой. Оператор настоящий должен музыку чувствовать, как дирижер. Мелодию ее и ритм. И двигаться вместе с камерой должен в ритме музыки. Понимаешь? Вот смотри.

На площадку тем временем вышли грустные девушки в белых платьях.

— Узнаёшь? — спросил Сергей Иванович. — Наша знаменитая «Березка». Только что из Африки. Наблюдай.

Заиграла грустная плавная музыка, и девушки плавно, словно не касаясь пола, поплыли по сцене влево, и оператор, повертывая за ними камеру, двигался так же медленно, плавно и грустно, словно танцевал вместе с ними и был участником их ансамбля.

— Вот так, — гордо прошептал Сергей Иванович, — это наш лучший оператор, Суслин. Больше так никто не умеет.

Мы вышли в коридор.

— Да, второго такого Суслина не найдешь. Талант! Есть, правда, и другие хорошие операторы. У них другие достоинства. Взять, например, Калустьяна. Если надо прорваться, куда никого не пускают, в самое пекло, и показать самое такое, где жизнь бурлит, — бокс там или гонки, — тут Калустьян незаменим. А балет, скажем, — нет, не может. Вот и думаешь каждый раз, какого оператора поставить. На балет — Суслина, на бокс — Калустьяна. И еще у нас много неплохих операторов. И у каждого свои особенности, свой характер, темперамент. И надо так распределить их, чтобы сильные стороны использовать, а не слабые. Запомни на всякий случай.

Некоторое время мы шли молча.

— А есть, правда, и такие, что ничего не могут. Бездарность. Взять опять же Штукина. — От одной фамилии Сергей Иванович позеленел. — Взять опять же Штукина. Что он с этой самой «Березкой» в прошлом году сделал! Кошмар! Девушки плывут в одну сторону, и не доплыли еще до конца, а Штукин с них уже камеру переводит. И так он всю «Березку» на кусочки издергал, на щепки. А передача на «Интервидение» шла, на всю Европу. Руководительница их смотрела и чуть не плакала. Вот что получается, когда оператор бездарный, когда он музыки не чувствует, ритма.

— Значит, — говорю, — перечислим, что оператору нужно. Чутье, глазомер, внимание, ритм. Правильно?

— Мало этого, мало! — Сергей Иванович чуть не закричал. — Главное, человеком он должен быть, в искусстве понимать, а главное — в жизни, и в людях. Посмотрел чтобы на человека и представил, как он перед камерой себя поведет. Однажды Калустьян, помню, взял одного знаменитого штангиста за плечо перед выступлением и говорит: «Вам по телевизору выступать нельзя, вы слишком волнуетесь».

И действительно, только они отошли в сторонку, как тот от волнения в обморок свалился, два алюминиевых кресла смял.

Или еще. Выступала у нас группа писателей, и один был самый молодой, рыжеватый. Усадили их за стол, и для красоты поставили на него вазочку с печеньем. И этот молодой, рыжеватый, сразу это печенье полюбил. И всю передачу это печенье ел. Даже когда сам говорил. А потом стал другой выступать, знаменитый, седой — и вдруг в кадре появляется рука, тянется к вазе, набирает полную горсть — и обратно, да еще половину по дороге роняет. А этого человека оператору вместе с режиссером надо было заранее раскусить и посадить от печенья подальше или вообще вазу на стол не ставить, а после передачи его в буфете накормить. В общем, думать надо, все время думать! Вот что главное, запомни! И переживать.

Он помолчал.

— Ну вот, про оператора почти все. А это знаешь что за зверь?

В углу стояла машина, похожая на железную лошадь, покрытая прозрачным целлофановым чехлом.

— Не знаю.

— Пошли в четвертую студию, там он в работе.

В четвертой студии двое играли в шахматы, а рядом стояла эта железная телега, сзади на ней сидел рулевой, а вверх уходила стрела, наверху стрелы была площадочка, и там примостился оператор с камерой.

— Кран, — сказал Сергей Иванович, — со стрелой. Если надо с верхней точки показать. Или, скажем, отдельного музыканта в оркестре. Так его другие закрывают, а стрела протянется — и пожалуйста, показывай. В общем, техника у нас ничего, хорошая, на все случаи. Правда, было однажды, когда кран чуть оркестр не задавил. Сломалось в нем что-то — и поехал прямо на музыкантов. Все, естественно, разбежались. Один дирижер остался на своем посту. Стало быть, в технике тоже разбираться надо, чтобы техника не подводила. Ну, все запомнил, что я тебе говорил?

— Все.

— Хотя бы часть — и то хорошо. А теперь иди погуляй.

— Сергей Иванович!

— Иди. Иди. Ведь устал.

— Да нет, что вы!

— Ну ладно. Вахонин!

К нам подошел седой мужчина в серой спецовке.

— Да, Сергей Иванович?

— Вот молодой человек чувствует избыток сил, хочет немного поработать. Как ты на это смотришь?

— Что же, подумаем. Нам как раз надо холм на другое место перенести.

— Ну как, можешь перенести холм? Вот и иди с Алексеем Степанычем. А я пойду тоже поработаю. — И он ушел. Новый знакомый взял меня за плечо и повел. В отличие от Сергея Ивановича, он все делал молча, ничего не объясняя. Он ввел меня в новую, не знакомую мне студию, где на полу действительно стоял холм, с ярко-зеленой скамейкой на нем, большими синими, красными, желтыми, фиолетовыми цветами во круг. Сзади было видно, что холм этот сколочен из досок. Я, Вахонин и еще трое уперлись руками в этот холм, и он поехал по полу. Мы перевезли его в другой угол и стояли, вытирая пот. Я внимательно осматривал холм, ярко-зеленую скамейку, синие, красные, желтые, фиолетовые цветы вокруг.