Александр Маринов - Детский дом

— Сейчас-то ты как? После Болшевской коммуны?

Алексей помолчал.

— Я ведь, Саша, понимаю, тебя это волнует. Болеешь за меня. Что тебе сказать? Из Болшева я был направлен передавать опыт в Уфу: там тоже была труд-колония бывших правонарушителей. Когда ж ее расформировали, остался работать в городе.

Он усмехнулся. Какая-то неловкость между нами не проходила.

— Курить вот стал, Леша. А в школе папироску в рот не брал.

— Чего вспомнил! Жизнь и учит и мучит. Лучше расскажи, кого еще из ребят встречал. С Леной-то как? — Алексей рубанул ладонью: дескать, все обрезано, или… — Ну?

— Представь, видел я ее и разговаривал.

— Давай, давай, — заинтересовался он.

Забыв о некоторой недоговоренности, возникшей между нами, я рассказал о том, что произошло недавно. В газетах все чаще появлялись тревожные заголовки о положении в республиканской Испании: «Эвакуация республиканских войск из Каталонии», «Тревожное положение в Мадриде», «Республиканская Испания будет бороться до конца»…　

На заводах, фабриках, в вузах и учреждениях Ленинграда проходили митинги в поддержку республики. Как секретарь городского комитета комсомола, я много выступал в эти дни. И вот однажды меня пригласили на фабрику «Красный ткач», ту самую, где работала Лена.　

Митинг шел прямо в цехе.　

«Бог мой, неужели она?» Меня внезапно охватило волнение, когда я увидел девушку, шедшую к трибуне. «Это кто?» — спросил я сидевшего рядом в президиуме секретаря комсомольской организации фабрики. «Глазастенькая-то? Лена Ковалева, активистка, одна из лучших наших работниц».　

Но это объяснение было уже лишним: теперь я сам видел — это Лена. Она заговорила — и я узнал ее голос, глубокий, по-особому звучный. Сначала он чуть подрагивал от волнения, а потом обрел уверенность. Она говорила о том, что наша помощь детям революционеров Испании — это не благотворительность, а образец солидарности рабочих. Наша задача — сделать Советский Союз второй родиной для прибывших к нам испанских ребят.　

Честно говоря, я был удивлен зрелостью Лениного выступления. Заметив мое внимание, местный секретарь подтолкнул меня плечом и подмигнул: знай, мол, наших!　

— Сама я из детского дома, — продолжала Лена. — А потом меня взяла тетя Варя. Помогла встать на ноги, профессию свою ткацкую передала, мастерству научила. И теперь я хочу стать тетей Варей для ребенка республиканской Испании. Мы с мужем решили просить оказать нам такое доверие. Честь фабрики не уроним. Вы ведь нас с Витей знаете. Если можно… — здесь Лена помедлила, — если можно, то пусть нам дадут испанского мальчика.　

Цех взорвался аплодисментами. «Молодец Ленка!», «Доверяем!» — раздавались возгласы.　

Потом я подошел к Лене. Она мало изменилась. Может быть, чуть серьезнее стали глаза, а в фигуре, в движениях появилась взрослость, уверенность. Мы сразу же оказались в кругу ее друзей, так что поговорить с глазу на глаз не удалось. Все удивлялись, что мы вышли из одного детского дома. «Это почти как родственники», — заметил кто-то. Обменялись, как сейчас говорят, координатами. Я попросил ее позвонить на работу, если будут какие-либо трудности с усыновлением.　

Недели через две я услышал по телефону голос Лены. Все было в порядке. Ее просьбу удовлетворили — они с мужем взяли на воспитание четырехлетнего мальчонку. Звали его Симон. Потом я несколько раз звонил на фабрику знакомому секретарю комсомола, справлялся о молодой семье. У них все шло хорошо.　

Об этом я и рассказал Алексею.　

— Я-асно, — протянул он. — Значит, со школьными мечтами все кончено? Как сказал Байрон: «Прощай, и если навсегда, то навсегда прощай». Ну, а на горизонте ничего нового? Не собираешься жениться?　

— Собираюсь. Только после тебя.　

— А я после тебя!　

Алексей подозвал официанта и стал расплачиваться. Мою попытку внести свою долю за обед он отклонил решительно. Вид у него был озабоченный.

— Саша, — заговорил он, когда мы вышли из ресторана, — сам понимаешь, что я не могу быть спокойным, пока не узнаю, как там с матерью. Смотаем в больницу?..　

Вечерело. Дежурный врач сообщил, что операция прошла благополучно, мать Алексея спит. Как просиял мой друг, как крепко жал мне руку!　

— Выручил ты меня, Саша. Сказал бы я тебе по старой дружбе «Спасибо, Косой», да теперь вроде бы неудобно. — Алексей широко улыбнулся, блеснув белыми зубами. — Нет, без дураков, я один едва ли бы тут справился. Молодец ты еще и за то, что ничего не выпытываешь у меня. Я ведь знаю вашего брата комсомолиста, всех любите перевоспитывать.　

Я не перебивал его. Мы шли по Обводному каналу, противоположная сторона домов рисовалась, будто очерченная тушью.　

— Считай, что я уже совсем было «завязал», да попался на пути один чинуша-хапуга, я не выдержал, послал его ко всем матерям, а у него кресло. Пришлось уйти. Врать не хочу, сейчас между небом и землей. Но ты не беспокойся, Саша.　

Я горячо посоветовал Алексею немедленно переменить «профессию», предложил устроить на завод.　

— Чего тянуть? Нашли друг друга, знаешь, как заживем!　

Похоже было, что он и соглашался, но твердо ничего не обещал. Сказал, что пока будет носить передачи матери в больницу, а когда она выздоровеет — поселится с нею. Я продолжал уговаривать, мне не терпелось заняться его судьбой.　

— Самое дорогое знаешь в чем? — сказал он, обняв меня за плечи. — Каждый из нас чувствует, что нужен другому, а ведь сколько лет прошло! Все хорошо будет. Жди, скоро позвоню.　

Я знал, что сейчас он при деньгах, и у меня ничего не возьмет. Прощаясь, сунул ему свой абонемент на бесплатное посещение кинотеатра.　

— Это в наш молодежный «Крам». Небось по-прежнему кино любишь?　

Он засмеялся, однако абонемент взял.　

— Ладно, когда увидимся, расскажу тебе, какие фильмы видел. Ну… До следующего звонка.　

Но звонков больше не было.

Следующая, и последняя, встреча с Алексеем Аристократом произошла в январе 1944 года, в разгар Великой Отечественной войны. Но предварительно я вкратце расскажу, что за это время случилось со мной.　

Я освоился в горкоме ВЛКСМ. Секретарь Ленинградского городского комитета партии Алексей Александрович Кузнецов в моих глазах был непререкаемым авторитетом. Меня всегда поражало его умение, казалось бы, в самых простых и обыденных вещах находить нечто большее, неожиданно важное.　

Однажды он поинтересовался состоянием спортивной работы в комсомоле. Я рассказал о боксерских кружках, которые мы тогда создавали на заводах и в вузах Ленинграда, упомянул, что теперь даже боксерских перчаток в городе не хватает. Кузнецов выслушал до конца и спросил:　

— А чем вы в горкоме комсомола объясняете участившиеся случаи квалифицированных хулиганских нападений на милиционеров? В кружках учат различным боксерским приемам, а воспитанием молодых ребят, вероятно, не занимаются. Получается такая картина: иной парень получает разряд, а силы расходует не　по назначению. Выпьет и представителя порядка побьет. Задумайтесь над этим.