Альберт Цессарский - Пробуждение

Маркс и Энгельс пишут о том, что человеческое сознание формируется в процессе общения между людьми. И первое проявление сознания — это отношение к окружающим. Помнишь нашего соседского малыша? До года родители считали его щенком и обращались как со щенком: пихали ему все, к чему ни потянется, сюсюкали, облизывали его. Однажды бабушка случайно стукнула его локтем, он расплакался. Бабушку тут же притворно побили, бабушка притворно поплакала, и все очень веселились. А когда малышу исполнился год, вдруг все увидели, что у него отвратительный характер, что он капризен, подлизывается к матери и колотит бабушку, делает назло, отнимает у других детей игрушки. Оказалось, что у него уже сложилось отношение к окружающим! Это я теперь поняла. А тогда я верила бабушке, которая все искала, в кого он такой уродился и кто его сглазил?

Я очень хорошо понимаю, как давным-давно, когда люди впервые стали замечать, что мыслят, что человеческое воображение может создавать целые картины, что мысль может опережать события, предвидеть их, я очень хорошо понимаю, как они могли заблуждаться! Они поверили, что то, что рождается у них в голове, и есть единственно реальное, что оно сильнее жизни! Читаю об идеализме и опять думаю о себе.

Мне шесть лет. Подвожу тетю к окну, из которого открывается вид на ржавые крыши и закопченные печные трубы и говорю: «Хочешь, сейчас прикажу, и все трубы оторвутся от крыш и улетят в небо? Хочешь?» Тетя испугалась, что я выполню угрозу, и не сказала. Но я до сих пор помню чувство абсолютной уверенности, что если бы она только сказала…

А помнишь, как я мечтала об одиночестве?

Человек вообразил, что может жить в себе и развиваться из себя! Вся моя жизнь это опровергает! Кем я приехала сюда? Мне стыдно вспомнить о первом разговоре с директором в конторе. И если я чему-то научилась, что-то поняла, то только потому, что живу среди людей, работаю вместе с ними.

И вот послушай теперь, что еще поняла я, что стало для меня главным смыслом прочитанных страниц. Может быть, Василий Мефодьевич своими закладками выбрал для меня это главное, нарочно подвел меня к этому? Но оно как маяком осветило мне все мои побуждения — и почему я осталась в Елани, и почему идут люди в петрушинскую бригаду, и почему мне так хорошо с людьми, даже когда трудно…

Человека отличает сознание. А раз человеческое сознание может существовать и развиваться только как результат совместной жизни и совместного труда людей, значит, человек неизбежно стремится к коллективизму! Иначе человеку смерть. А он хочет жить!

Это не цитата, это я сама, хотя, как видишь, два раза перечеркивала. Но зато я могла бы теперь ответить Николаю Николаевичу. И тебе. И всем на свете.

Сегодня произошла смешная история. И грустная. В общем, я в смятении. О ней наверняка уже знают в поселке. Как покажусь на люди?! Недаром сегодня тринадцатое число!

С утра в чудесном настроении отправляюсь к петрушинцам принимать окорочные работы. Погода сказочная — солнце, снег, тишина. Все вокруг полно дружелюбия, мохнатые еловые лапы протягивают навстречу полные горсти чистого снега: на, лизни! Голые березки глядят трогательно, доверчиво. Уютно в валенках и пуховом платке, в который меня закутала Настасья Петровна. Мягко похрустывает снег под ногами.

На участке Кирпоноса застаю бондаря Митьку. Кирпонос придумал специальный струг для ребристого окорения, с фигурным резцом, с регулирующим шаг выступом. Митька помог изготовить и теперь относится к бригаде покровительственно.

Кирпонос, как обычно, не обращает на меня ровно никакого внимания, чешет и чешет своим стругом. Митька ходит за ним с отвесом, намечает на стволе, а Кирпонос тут же хаком режет направляющий желобок. Это против инструкции. Желобки, как правило, проводятся после окорения, когда устанавливаются приемники. На мой вопрос Кирпонос, не поднимая головы, бурчит:

— А на что второй раз к дереву подходить!

Делаю первое в моей жизни изобретение:

— К чему же таскать с собой и струг и хак? Добавьте на струге резец для желобка.

Митька берет из рук у Кирпоноса струг, пробует пальцем и задумчиво говорит:

— Если приклепать поверху…

И я ощущаю себя Эдисоном.

Митька делает таинственное лицо, достает из-за пазухи бутылку.

— С окончанием окорочки, Иннокентьевна! Присоединяйся.

Вид бутылки приводит меня в ярость.

— Спаивать его пришел!

— Но, но, но, — обижается Митька. — Ты меня с подлипалой одноглазым не путай! С праздничком проздравить, что кой-кому нос утерли!

Кирпонос выхватывает у Митьки бутылку, идет на меня. Не успеваю испугаться, как он с размаху в осколки разбивает бутылку о дерево. И слепо идет прочь сквозь лес, ломая кусты, как танк.

— Ну, сильна! — говорит Митька жалобно.

Ухожу победительницей. Весь день путешествую по участку как именинница, принимаю поздравления. С достоинством кивает мне Доброхотов:

— Идет помаленьку, Вера Иннокентьевна!

Слышу монотонное пение Искандера. Издалека, не переставая петь, машет мне рукой, улыбается — одни зубы сверкают. Через два километра натыкаюсь на Глашу с ведром разведенной извести, с помазком — она размечает участок. На лице белые брызги, как снег. Зеленые глаза сияют.

— Моего там видела?

— Видела.

— Поет?

— Поет.

И она довольно смеется.

Настоящий именинник Петрушин налетает на меня, как всегда, взмокший и встрепанный.

— Еле догнал, понимаешь! Бегаю, понимаешь, по твоим следам как собака! Хорошо еще, следочки — не спутаешь!

Только сейчас обращаю внимание на то, какие крошечные следы оставляют мои валенки тридцать четвертого размера рядом с его огромными. Он перехватывает мой взгляд.

— Как заяц! — Он совсем осип и произносит одни свистящие и шипящие. Ему самому смешно.

И мы идем с ним принимать работу — последнюю работу перед новым сезоном.

И вот после такого счастливого дня — подарочек! Сидим за ужином, как у нас повелось, рассказываю Настасье Петровне и Катьке события дня. Стук в дверь. Входит соседка, та самая толстая украинка, которая учила меня доить. Но сегодня входит как чужая. На меня не смотрит. Церемонно кланяется, останавливается у порога. На полном ее лице выражение важное, царственное. А наряд! Из-под зимнего пальто с чернобуркой выглядывает ярко-зеленое шелковое платье, на ногах лакированные туфли!

Настасья Петровна медленно поднимается ей навстречу. А у меня от предчувствия сердце обмирает.

— Прийшлы за добрым делом! — произносит соседка деревянным голосом и снова церемонно кланяется.