Лариса Письменная - Тысяча окон и один журавль

«Что это? — удивляется он. — Откуда они взялись?»

«Это моя тайна! — гордо отвечаю я. — Давай их собирать».

Мы собрали все до одного хрустальные зёрнышки. Их оказалось ровно тридцать.

«Ну, так сколько домов надо выстроить на Весёлом?» — хитро спрашиваю я.

«Тридцать, — отвечает отец и смеётся. — Как раз столько, сколько у нас этих блестящих зёрнышек».

Он уже понял, что держит в руках не простые хрустальные зёрнышки, а волшебные. Мой отец всегда всё понимает.

«Где должен стоять первый дом?»

Отец показывает: здесь. Я беру одно зёрнышко, выкапываю перочинным ножиком ямку и сажаю зёрнышко в землю. И теперь мы уже вместе с отцом произносим волшебное слово «майран».

Зёрнышко тихо звенит в земле и начинает прорастать. Только растёт из него не цветок, не дерево, а — дом. Первый этаж, второй, третий, четвёртый… Выше, выше… Вот и девятый! Белый как снег дом с голубыми балконами и широкими окнами. Чистые оконные стёкла весело позванивают, совсем как только что звенело хрустальное зёрнышко, только громче.

«Ух ты, как здорово! — удивлённо вскрикивает отец. — Ну и молодчага ты, Ярослав!»

Но я делаю вид, что не слышу. Даже чуть-чуть нахмуриваю брови — так я кажусь старше, я это знаю. И вообще солиднее.

«А где будет стоять второй дом?» — спрашиваю я у отца.

Мы отходим дальше и опять сажаем в землю хрустальное зёрнышко. Из него во все свои девять этажей вырастает второй, белый как снег домина.

Мы идём всё дальше и дальше, а за нами вырастают дома. Высокие, белые, с голубыми, жёлтыми, красными, зелёными балконами. Теперь мы сажаем зёрна уже наперегонки, но у отца получается быстрее, потому что он знает, куда надо сажать, а мне приходится спрашивать. Вот стоят уже десять домов… двадцать… двадцать пять…

Отец высадил свою часть хрустальных зёрнышек, а у меня осталось ещё пять. До рассвета надо поспеть. А к утру на пустыре будет выситься готовый жилой массив — Весёлый, да ещё какой! Сто лет простоит без ремонта. А внутри домов…

— Ярослав, сколько раз тебе говорить — не укрывайся с головой! Это вредно.

Эх, не успел… Осталось только пять, последних пять хрустальных зёрнышек… Они жалобно позванивают у меня на ладони, будто просят: «Посади нас!» Тогда я кидаюсь поскорее сажать их в землю, но всё же последнее не успеваю. Бросаю просто так, авось само прорастёт…

— Сейчас же сними одеяло с лица, слышишь, Ярослав?

Я делаю вид, что не слышу. Отец встаёт и стаскивает одеяло с моей головы. Я крепко зажмуриваю глаза — будто сплю. А может, я и вправду уже сплю…

— Майран… майран…

— Какой майран? Что ты болтаешь! Спи!

Маму свою я не помню. Ну, может, чуть-чуть. Может, руки её помню. И немножко — голос. Совсем немножко. Что она говорила — ничего не запомнил, только голос. Отец говорит, что наша мама была очень ласковая. Когда она учила меня ходить и я падал, её руки всегда подхватывали меня, это я помню. У отца руки сильные и твёрдые, а у мамы были ласковые. А больше я ничего о ней не помню.

Мы с отцом живём в коммунальной квартире, на третьем этаже. У нас большая комната с балконом и ещё свой отдельный узенький коридорчик. В нём на стене висит велосипед, а на полке разложен наш инструмент. Я уже здорово катаюсь на отцовском велике, только сижу не в седле, а на раме, потому что с седла не достаю ногами до педалей.

Недавно мы с отцом повесили в коридорчике жестяной умывальник. Утром в ванную всегда очередь, а нам некогда ждать. Мы теперь с вечера наливаем в умывальник воды, и стоять в очереди не надо.

У нас много соседей. Кухня общая, большая. В ней стоят две газовых плиты. Одна для Анны Павловны, ей надо много варить, у неё большая семья: три взрослых дочки и у каждой по мужу — это получается семь человек, да в придачу ещё и маленький Сашулька. А вторая газовая плита — на четыре комнаты, всем по одной конфорке. Ну, ясное дело, если кто-нибудь именинник или вообще ждёт гостей — ему разрешается занять и побольше.

Отец говорит, что скоро всех нас расселят, потому что дом наш старый, пойдёт на снос. Тогда каждая семья получит отдельную квартиру и отдельную кухню с плитой, а может, и с ванной.

А пока что — у всех только по одной комнате. Кроме Анны Павловны, у неё — две. Зато у неё нет балкона. И мы всегда вешаем ключ от нашей комнаты на гвоздик, чтобы Анна Павловна могла вывозить коляску с маленьким Сашулькой на наш балкон.

С Сашулькой все носятся, хоть он ещё совсем ничего не понимает. А Раиса Демидовна — она тоже наша соседка — без конца ворчит: мол, семеро нянек на одного ребёнка — это слишком много, и такой ребёнок непременно должен остаться без головы. Но у Сашульки есть голова, может быть, потому, что с ним целый день нянчится только одна Анна Павловна, а три её дочки и их мужья с утра уходят на работу. Анна Павловна часто говорит, что у неё прямо руки отваливаются — ведь приходится и убирать, и по магазинам ходить, и Сашульку нянчить. Она не представляет, что бы делала, если бы не наш балкон…

А Раиса Демидовна кричит ей: «Сами виноваты, нельзя позволять ездить на себе, как на цыганской кляче!» Анна Павловна от этих слов приходит в ужас, машет руками. Но Раиса Демидовна продолжает кричать: «Вот я не дала оседлать себя и живу, как мне самой нравится. Пусть дети шлют мне деньги, на то я им мать». И правда, Раисе Демидовне её дети всегда присылают деньги, но я ни разу не видел, чтобы они к ней приехали. Я бы на их месте тоже не приезжал! Кому это приятно — выслушивать её ворчание и разные попрёки. Она же никому доброго слова не скажет. Вот мы с отцом не любим ссориться, потому что мы с ним — друзья.

Я своего отца люблю. Он добрый и сильный. Он даже сейчас мог бы одной рукой подбросить меня к самому потолку. Но теперь, когда я уже стал большой и хожу в школу, я этого не позволяю. Да отец и сам понимает: не годится обращаться со мной, как с Сашулькой, я уже большой парень.

Зато отец часто берёт меня в кабину своего экскаватора и с охотой показывает, что к чему. Ребята из нашего класса даже завидуют мне! Ни у кого из них нет отца-экскаваторщика, и, уж конечно, никто из них не сидел в кабине экскаватора.

Мой отец не такого большого роста, он ниже дедушки Панчишина, а дедушка Панчишин уверяет, что молодым был ещё выше, чем теперь. Зато отец — во какой в плечах! Все зовут меня Славкой, а отец — всегда Ярославом, потому что я ему не только сын, а и верный товарищ. Он и сам так говорит: «Ты, Ярослав, мой верный товарищ!» И если ему надо что-нибудь решить, первым делом советуется со мной: «Ярослав, как ты думаешь, куда пойдём в выходной — на пляж или в лес по землянику?» — «Ну, ясное дело, в лес! Земляника скоро отойдёт, а купаться можно до самой осени».

Вот и вчера отец спросил меня: «Ярослав, как ты думаешь, не взять ли нам на экскаватор в ученики Марусю Давидюк?»