Лариса Письменная - Тысяча окон и один журавль

Отец вздохнул, но не тяжело, не так, как вздыхают от горя или досады, а так вздохнул, будто только что сбросил с себя тяжеленный груз. И всё-таки он молчал.

— И мы тоже её любим. Ну почему же ты молчишь?

Отец протянул мне свою сильную руку и пожал мою — как мужчина мужчине:

— Твоя правда, мой мудрый цыган. Пусть Маруся живёт с нами.

Я так и подпрыгнул от радости, я был счастлив — всё же удалось убедить отца, и он согласился. Ур-р-ра! Маруся теперь будет жить с нами! Теперь мы всегда будем все вместе! Ур-р-ра!

— Знаешь что, па? Завтра с утра я побегу к ней и скажу. Я её тоже уговорю, вот увидишь…

— Добро, сын. Ты сам ей об этом скажешь, так, пожалуй, будет лучше.

Порядок! Мой отец доверяет мне такой серьёзный разговор. Выходит, он меня крепко уважает.

— Слушай, па, а зачем нам откладывать до завтра? Давай вернёмся на Весёлый, Маруся сейчас у себя в бараке, где же ещё? Ты только не бойся, я её обязательно уговорю!

И мы вернулись на Весёлый, где только что закончили свою работу. И где — я в этом уверен — мы скоро счастливо заживём все вместе в новой квартире. Только на балконе всё-таки спать буду я!

Навстречу нам уже зажигались окна. Одно за другим, много окон, наверно, целая тысяча. А в конце массива, около нашего последнего котлована, темнел старый Последний Могикан. Он опустил свою длинную шею-стрелу — сегодня мы в первый раз не возились с ним, ведь ему больше не придётся работать. И мне стало жаль его…

Я смотрел на него. И отец смотрел. Издали Могикан напоминал журавля, который уморился и сел, опустив свою длинную шею. Старый, уставший от тяжёлой работы журавль…

В домах загоралось всё больше окон, потому что там жило уже много людей. А скоро их будет ещё больше.

Я подумал: «Если бы не мы…»

Но вслух ничего не сказал. Мой отец не любит, когда задаются.