Лариса Письменная - Тысяча окон и один журавль

«Пошли, не будем терять времени», — говорит отец.

Мы тихо входим в первую квартиру самого первого дома на Весёлом. Там все спят, кроме старенького дедушки. Он сидит на своей кровати и тихо стонет, наверно, что-нибудь болит. Но дедушка, видно, стонет не только от боли, он ещё и сердится. Я слышу, как он со злостью бормочет:

«Разве это врачи? Нарочно дают мне такие лекарства, чтобы я поскорее умер. Да и детки мои этого ждут не дождутся. Вот до чего я дожил! Ни уважения, ни благодарности! Собаке и той лучше живётся. Скорей бы издохнуть, чем так мучиться…»

Отец осторожно брызнул на деда каплю воды из волшебного кувшина. Дедушка не заметил этого, но сразу переменился:

«Ох… — с облегчением вздыхает он. — И что это мне всё мерещится? Ведь врачи так заботятся обо мне, да и дети пеня любят. Что это я всё ворчу? Отдыхать надо, а не сердиться. Дети-то у меня — дай бог каждому…»

И старик спокойно засыпает. Засыпает счастливым сном: он стал добрым.

Мы неслышно переходим от кровати к кровати, из одной квартиры в другую и на всех спящих без разбора, чтобы случайно не пропустить злого человека, брызгаем волшебной водой. Люди даже не просыпаются, но все, у кого на лице было злое или недовольное выражение, сразу добреют, улыбаются сквозь сон. Мы всё это видим — отец светит фонариком.

На третьем этаже, около двери Лампадии Андреевны, я говорю:

«А сюда и заходить не надо!»

И мы идём дальше. Мы обошли всех людей в первом доме и превратили всех злых в добрых, а добрых сделали ещё добрее. И после этого перешли во второй дом.

Тут мы увидели женщину, очень похожую на Раису Демидовну. Она заливалась злыми слезами и писала на своих соседей жалобы. Жильцы квартиры справа всегда мешают ей — слишком громко смеются, причём, ясное дело, смеются над ней. А соседи из квартиры налево завели себе собачонку, и эта собачонка может взбеситься и покусать её. И ещё она писала жалобу на соседей, которые живут этажом выше: у них маленький ребёнок, он часто плачет и не даёт спать.

Отец брызнул на злую женщину волшебной водой, и она вмиг перестала плакать. Теперь эта женщина ничем не напоминала Раису Демидовну. Она изорвала свою писанину на мелкие клочки, и видно было, что ей очень стыдно.

«Ничего, — шепчет Маруся, — завтра она помирится со всеми соседями и ещё подружится с ними».

На пятом этаже не спали целых трое: мальчишка немного поменьше меня, его отец и мать. Мальчишка орал как резаный и отбивался от родителей руками и ногами:

«А-а-а!.. Хочу! Дайте сейчас же! Только мне, а Павке не давайте! Аа-а!..»

Не знаю, чего уж так крепко захотелось этому привереде — даже ночью не даёт покоя отцу с матерью. Те чуть не плачут, а он сам весь распух от слёз. Вот бы задать ему хорошую трёпку!

Наша Маруся покачала головой и брызнула на капризу водой из кувшина. Попала и на меня одна капля, и я сразу поостыл. Да и нечего больше сердиться, потому что парнишка перестал брыкаться и голосить.

«Я больше не буду, — говорит он добрым голосом. — Отдайте Павке, мне не надо. Я ему ещё и свой самокат подарю».

Родители очень обрадовались, что сын их стал таким добрым и послушным. А мы пошли дальше.

На девятом этаже в самой дальней квартире не спал какой-то мужчина. Ещё молодой, а уже седой. Он мерил шагами свою комнату и о чём-то раздумывал. О чём-то недобром: у него даже губы дрожали, и он сердито сжимал кулаки, наверно, хотел кого-то побить. Он был очень несчастный и злой.

Отец загородил ему дорогу, а я испугался, что злой человек толкнёт отца и выбьет у него из рук кувшин. Но человек сразу остановился, будто напоролся на невидимую скалу. Он рванулся туда, сюда, но ему никак не удавалось обойти отца. Разозлился — страх! А отец как следует плеснул на него водой — прямо в глаза. Сердитый человек очень удивился, но сразу подобрел, махнул рукой и рассмеялся — ну в точности так, как часто смеётся мой отец.

«Фу-ты, чепуха какая! Сам во всём виноват, а злюсь на других. Завтра же переделаю свою работу, и всё будет хорошо. И никогда больше не буду обижать товарищей».

Он тут же улёгся в постель и спокойно уснул.

«Ну, теперь он начнёт хорошо работать, и людям с ним будет легко, — говорит отец. — Он станет счастливым».

«Все они теперь будут счастливыми», — говорит и наша Маруся.

«А как же, ведь мы вылечили их от злости», — добавляю я.

В третьем доме все спали, и мы спокойно обошли квартиры и побрызгали всех волшебной водой. В последней квартире, когда кувшин уже опустел, я увидел маленького ребёнка, спавшего в кроватке. Совсем маленького, ещё меньше нашего Сашульки.

«У нас нет больше волшебной воды, — испугался я. — Что ж нам теперь делать?»

«Не бойся, Ярослав, этот ребёнок тоже вырастет счастливым».

«Правда, Славик, — подхватывает Маруся, — среди добрых людей и ребёнок вырастет добрым, а значит, и счастливым».

Я сразу успокоился. Наверно, это и вправду так.

«Спрячь этот кувшин, Маруся, — советует отец. — И береги его, он нам ещё понадобится. Мы должны всех злых, кто поселится на Весёлом, вылечить от злости, а добрых сделать ещё добрее. В следующий раз мы придём… мы придём…»

Когда мы ещё придём на Весёлый лечить людей от злости — я не услышал. Вместо того, чтобы сказать, когда это будет, отец, как всегда, стянул с моей головы простыню.

— Ох, Ярослав, в комнате и так жарко, дышать нечем…

Меня тошнило. Совсем немножко, не хотелось говорить об этом отцу. Подумаешь, какая беда, потошнит и перестанет. Когда-то отца тоже тошнило, наверно, от консервов, но он же не бросил работу! И я не собираюсь бросать. Правда, у меня вдобавок и живот заболел. Как схватит, в глазах темно делается, я чуть не кричу. Не весь живот болел, а только с правой стороны. Как будто туда собака залезла и грызёт. Потом стало легче, и я обрадовался: прошло!

Только есть не хотелось. Мы теперь обедаем в новой столовой на Весёлом, и отец с Марусей хвалят, говорят, что там хорошо готовят. Но сегодня всё казалось мне невкусным. Таким невкусным, что я даже удивлялся — как можно это есть да ещё и нахваливать.

— Ярослав, с каких пор ты стал таким капризным, — сердито глянул на меня отец. — Перебираешь как маленький.

Я принялся через силу цедить противный борщ, и вдруг… Ой, лучше не вспоминать… Маруся едва успела вывести меня из столовой.

— Ты, верно, наелся какой-нибудь зелени, а, Славик? Признайся, что ты ел?

А что я ел? То же самое, что и отец, больше ничего. И что это такое ко мне привязалось?

Маруся посоветовала мне поехать домой и лечь. Но я ответил, что на Весёлом скорее поправлюсь, потому что здесь свежий воздух. И когда мы пришли с обеда, я сел возле котлована. Не того, где будет наша квартира — тот мы уже вырыли, а возле другого — нового. Я уселся на траву, и у меня снова страшно заболел живот. Тогда я лёг. Но и лежать долго не смог. Крутился от боли, поворачивался с одного боку на другой, но ничего не помогало. Мне казалось, что земля подо мной куда-то поплыла. И недостроенные дома куда-то поплыли… А Последний Могикан стал каким-то странным: он то удваивался, то утраивался… Наконец мне показалось, что их целый десяток, и все они хотят подцепить меня своим ковшом. Они тянули ко мне свои длинные шеи и, свесившись надо мной, скалили свои зубы. Я закричал, потому что испугался, что вот-вот меня кусанёт какой-нибудь из них и сбросит вместе с грунтом в кузов самосвала. Я так закричал, что ко мне подбежала Маруся и тоже испуганно закричала: