Лариса Письменная - Тысяча окон и один журавль

— Что с тобой, Славик? Ты слышишь меня?

Но это была уже не Маруся, а Раиса Демидовна. Она грозила мне кулаками и орала, что уж теперь рассчитается со мной за всё. Она выросла огромная, как подъёмный кран, а у меня не было сил убежать от неё. А дальше я ничего не помню…

Когда я пришёл в себя, то очень удивился: я был не на Весёлом, а лежал на спине в кровати, но не дома, а в какой-то незнакомой комнате. Там стояли ещё три кровати, а на них лежали какие-то чужие люди. Возле меня сидел мой отец — не в спецовке, а в белом халате, и Маруся — тоже в халате. И лицо у Маруси было заплаканное.

— Папа! — крикнул я. Правда, не крикнул, а пискнул, как котёнок, слабым, еле слышным голосом.

Но отец услышал, и Маруся услышала. Они сразу наклонились ко мне и начали улыбаться. Хоть отец был какой-то бледный, а Маруся заплаканная.

— Эх ты, мудрый мой цыган, — сказал отец. — Как же это ты подкачал? Ну ничего, теперь всё будет хорошо. Порядок!

Я хотел сразу же подняться, но не смог: так болело всё тело, даже спина. Отец придержал меня за плечи и велел лежать тихо, не двигаться.

— Где я? И почему мне нельзя двигаться?

— Ты в больнице, Славик, — объяснила Маруся. — Тебе сделали операцию.

Вот тогда я испугался и закричал, вернее, зашептал:

— Какую операцию? Когда? Я же ничего не слышал…

— Потому что ты потерял сознание, и тебя увезла с Весёлого «скорая помощь». А потом тебе дали наркоз… усыпили, чтобы не болело, когда будут делать операцию. У тебя был аппендицит, да ещё какой… А мы-то ничего не знали… Хорошо, что так обошлось.

Отец наклонился ко мне ещё ближе и коснулся щекой моего лица. У него была колючая щека — небритая, и глаза какие-то подозрительно красные… Неужели и он плакал, как Маруся? Мой отец?

Хоть его щека и кололась, мне было приятно, что отец прижался ко мне. Даже вроде меньше стало болеть.

— Вы от меня не уйдёте? — спросил я. — Не хочу лежать здесь один. Заберите меня отсюда!

— Сейчас к тебе придёт Леокадия Андреевна. А взять тебя отсюда нельзя, надо сначала поправиться. Доктор не позволит забрать тебя.

— А вы? Вы уйдёте от меня?

Отец помолчал, а потом сказал:

— Ярослав, давай потолкуем, как взрослые люди. Ну хорошо, мы останемся сидеть с тобой, а кто будет работать на экскаваторе? Ты разве хочешь, чтобы работа стала?

Я не хотел, чтобы работа стала, но и не хотел оставаться в больнице без отца, без Маруси. Я не знал, как быть, на что решиться. Я изо всех сил сдерживался, чтобы не заплакать.

— Ну ладно, как ты скажешь, так и будет. Решай — бросить нам работу или нет. Подумай хорошенько, Ярослав, прошу тебя.

Мне не хотелось думать, мне плакать хотелось.

— Что ж, — вздохнул отец, — придётся сказать Ивану Ивановичу, что мы больше не будем работать. Пусть ищет других экскаваторщиков.

— Не надо искать других, — сказал я и пустил-таки слезу, не выдержал. — Разве другие управятся с Последним Могиканом? Они же его сразу угробят. Нельзя вам бросать работу. А я поправлюсь. Я изо всех сил буду поправляться.

— Порядок! Я знал, что мой сын решит только так. Правильно, мудрый мой цыган!

Отец ещё крепче прижался ко мне щекой, а потом поднял голову и гордо сказал Марусе:

— Ну, что скажешь, Марусь? Видишь, какой у нас Ярослав?

— Вижу, — ответила Маруся. Она уже не плакала, а смеялась — радовалась, что я такой. — Я всегда знала, что наш Славка настоящий мужчина!

— Ещё бы! Он ведь у нас герой. Потерпит, пока его полностью не отремонтируют.

Тут в палату вошла Лампадия Андреевна, тоже в белом халате, потому что без халатов сюда не пускают. Она принесла мне куриного бульона и яблочного сока — сейчас мне больше ничего нельзя. Лампадия Андреевна сказала, что будет приходить ко мне каждый день и приносить всё, что понадобится. И пусть отец с Марусей не беспокоятся, она присмотрит за мной, чтобы я поскорее поправился. Пусть себе спокойно работают.

Я уже совсем успокоился и перестал плакать, но тут в палату вошёл доктор и сказал, что нельзя пускать к больному (больной — это я) так много посетителей сразу. И что он не разрешает мне столько разговаривать.

Отец с Марусей попрощались со мной (я опять чуть не заплакал) и ушли работать. А Лампадия Андреевна осталась. Мне очень хотелось, чтобы отец с Марусей приходили каждый день, но Лампадия Андреевна уговорила меня быть терпеливым: им же нельзя каждый день бросать работу и бежать ко мне в больницу, я сам должен это понимать. А чтобы мне не было так скучно, она каждый день будет приносить мне от них письма, а им от меня. И ещё сказала, что чем меньше я буду волноваться, тем скорее выздоровлю, а чем скорее выздоровлю, тем скорее меня выпишут из больницы. Тогда Лампадия Андреевна заберёт меня к себе на Весёлый, и я буду совсем близко от отца и Маруси. И от Последнего Могикана. А когда стану совсем-совсем здоровым, буду снова помогать им в работе.

И я решил быть терпеливым, чтобы скорее поправиться.

Лампадия Андреевна сдержала слово: она каждый день приходила ко мне, приносила письма от отца и Маруси и что-нибудь вкусное, чтобы я поскорее набрался сил. И ещё ко мне приходили дедушка и бабушка Панчишины и Анна Павловна. Они нанесли мне так много всего, что даже не помещалось в тумбочку, и я делился со своими соседями-больными, я уже хорошо с ними познакомился. Отец с Марусей тоже приходили, только не вместе: когда приходил отец, Маруся работала вместо него на Могикане. Отец говорил, что она работает уже как опытный экскаваторщик. Но им без меня хуже работается, потому что они по мне скучают. Да и Последний Могикан стал всё чаще сдавать. Наверно, и он скучает.

Один раз, когда Лампадия Андреевна сидела возле меня, я терпел-терпел (отец учил меня никогда не лезть в чужие дела: «Не суй носа в чужое просо»), но в конце концов решил, что Лампадия Андреевна не чужая, и спросил:

— А вы тогда дозвонились в Заполярье?

— Нет, Славик, не дозвонилась. Но телеграмму отправила.

— А письмо написали?

— И письмо написала.

— А свой адрес не забыли написать?

— Ну что ты, конечно, не забыла. Я уж и ответ получила.

Я хотел спросить, какой был ответ, но не решился. Может, это тайна? Да и мы не одни в палате… Но Лампадия Андреевна сама догадалась, как мне не терпится узнать, что ответил ей тот дядя из Заполярья. Оказывается, он очень обрадовался, а перед этим не знал, что и думать. И он передал мне горячий привет. Я сказал «спасибо» и попросил передать и от меня привет — ещё горячее.

— И пусть приезжает к нам в гости, — сказал я. — Воображаю, как он намёрзся в этом Заполярье.

Лампадия Андреевна пообещала, что обязательно всё передаст, а в гости он непременно приедет, как только закончит там свою большую и очень важную работу. Тогда она познакомит нас, и мы с ним наверняка подружимся.