Лариса Письменная - Тысяча окон и один журавль

И там, куда мы бросаем искорки-песчинки, вырастают диковинные деревья — высокие и развесистые. На них тут же расцветают золотые цветы, и прямо на глазах у нас спеют сочные плоды. Это и вправду — не яблоки, не груши, а что-то совсем другое, таких мы никогда не видели: вроде винограда, только каждая ягода с мой кулак, и все разного цвета. Я сорвал одну ягоду и надкусил. Из неё так и брызнул сладкий сок, и я сразу стал здоровым и сильным, как мой отец.

А между деревьями, в зелёной траве, один за другим распускаются пахучие цветы, похожие на пёстрых бабочек. Они даже перелетают с одного стебля на другой, как будто танцуют. И я знаю, что эти чудесные цветы никогда не завянут, что они будут цвести и зимой, потому что мы сажаем такой сад, какого ещё никогда не бывало на земле.

И вот уже по всему Весёлому шумят буйные сады. На деревьях распевают птицы, в фонтанах журчит вода. Каждый фонтан — из чистого мрамора и похож на львиную голову. Вода широкими струями льётся из львиных пастей и весело звенит. А между садами белеют дома, которые мы построили из тридцати хрустальных зёрнышек, а Солнечный дом светится, как солнце.

Уже не осталось ни кусочка голой земли между домами, где бы не росли живые цветы-бабочки и волшебные деревья с целебными разноцветными плодами. Только одно, совсем маленькое местечко осталось пустым: то, где раньше лежал камень, похожий на львиную голову, и откуда мы собрали все до одной искорки-песчинки.

«Пе-е-ре-ку-ур! — кричит отец. — Мы закончили свою работу!»

«Нет, — говорю я, — это ещё не всё. Место, где лежал наш камень, осталось пустым. Куда это годится?»

«Может, пересадим сюда какое-нибудь дерево? — предлагает Маруся. — Их же так вокруг…»

«А ну тише! Слышите?» Отец прикладывает палец к губам.

И мы слышим: под ногами у нас тихо играет свирелька. Вдруг зашевелилась земля на том самом голом месте, и из неё показался маленький росток. Сейчас что-то будет! Сейчас мы что-то увидим!

Громче защебетали птицы в садах, звонче зажурчали фонтаны. А из ростка тем временем вырос чудо-цветок: с полметра в вышину, похож на чабрец и такой же пахучий. Его мелкие листочки — как будто из стекла и тихо позванивают. И всё растение — как будто стеклянное, совсем прозрачное. И я догадываюсь, что этот чудо-цветок не что иное, как майран.

«Смотрите! — Я даже подпрыгнул от радости. — Здесь вырос майран!»

«Да, — кивает Лампадия Андреевна, присмотревшись к цветку, — ты не ошибся, Славик: это и правда майран».

А чудо-цветок майран звенит-звенит своими стеклянными листиками…

Я уже совсем поправился, даже понемногу помогал Марусе. Но мне не давала покоя мысль, что скоро за мной приедет бабушка и увезёт меня в Богуслав, а я ведь из-за этого дрянного аппендицита совсем мало помогал в этом Году отцу и Марусе.

Ну ничего, окончу в Богуславе третий класс, а потом вернусь на Весёлый и никуда больше отсюда не уеду, потому что мы с отцом будем здесь жить. И я буду спать летом на балконе, высоко над землёй, как в кабине самолёта.

А сегодня я в первый раз после болезни поехал в город, на нашу старую квартиру. В общем-то, мне хорошо жилось у Лампадии Андреевны, но отец сказал, что надо совесть иметь. Сколько можно! И так Лампадия Андреевна здорово выручила нас в трудную минуту.

Отец отдал мне мой ключ от входной двери. Поэтому, ясное дело, я не звонил — открыл дверь и вошёл.

Я уже хотел отпереть и свою комнату — ключ от неё, как всегда, висел на гвоздике, но тут услыхал из кухни голоса. Анна Павловна разговаривала с Панчишиными. Я направился туда и уже приготовился сказать: «Здравствуйте! Вот и я!» Но вдруг остановился, потому что услыхал такое… Ой, лучше бы я совсем ничего не слышал… лучше бы я оглох!..

— Но он ведь любит Славку, как родного сына, — сказала бабушка Панчишина.

— Что правда, то правда, не каждый родной отец относится к своему ребёнку, как этот неродной, но… — вздохнула Анна Павловна, — когда у него появится свой, родной — что тогда? Не будет ли Славке хуже?

Кто неродной отец? Кто?! Славка — это я, понятно, а неродной отец?! О чём они говорят?

— Славка об этом ничего не знает. — Это уже голос дедушки Панчишина. — И знать ему ничего не надо. Я верю, что Петро Супрун — порядочный человек, и Славке не будет хуже. Может, даже лучше.

О чём я ничего не знаю? И почему мне не надо знать? Что это значит? Ну уж нет, я буду знать всё!

Я вбежал в кухню и сгоряча даже не поздоровался. Какое там здорование, разве до того мне было… Анна Павловна и дедушка с бабушкой Панчишины сразу растерялись, как будто им на голову потолок рухнул. А я закричал:

— О чём вы говорите? Кто такой неродной отец? Мой папка? Неправда, он родной! Он мне самый родной! Ни у кого нет такого родного отца, как у меня! И о чём это мне не надо знать?

Я кричал и кричал, а они все молчали. Наверно, не знали, что мне сказать. Нет, не так: они не хотели мне ничего говорить.

— Нехорошо, Славик, подслушивать чужие разговоры, — наконец чуть слышно проговорил дедушка Панчишин.

— А неправду говорить хорошо? Почему вы говорили, что мой отец — неродной? Ну, я понимаю, если бы это сказала Раиса Демидовна — она такая… А то — вы! Отец всегда повторяет, что вы хорошие, а вы…

— Мы пошутили, Славик, — сказала, вся красная, Анна Павловна. — Мы просто пошутили…

— Ну да, пошутили, как же… Разве я не знаю, каким голосом шутят?

Я повернулся и побежал в свою комнату. Насилу отомкнул, ключ так и прыгал в руке. Я лёг на кровать и зарылся лицом в подушку. Мне очень хотелось умереть. Тогда пусть себе «шутят» сколько хотят. И почему я, дурак, не умер там, в больнице?..

В комнату тихонько вошёл дедушка Панчишин, я даже не услышал. Только тогда разобрал, когда он сел возле меня на кровать и положил руку мне на плечо.

— Послушай меня, Славик.

Ничего я не хочу слушать. Потому что я больше никому не верю.

Дедушка Панчишин силой приподнял меня и обнял. Я сначала вырывался, а потом притих. Мы сидели и молчали. Долго молчали. Я думал. Дедушка Панчишин тоже, наверно, думал.

— Теперь я знаю, почему Раиса Демидовна обзывала меня сиротой, — наконец сказал я. — Потому что у меня нет родного отца.

— Почему же нет? — ласково ответил дедушка Панчишин. — Разве у тебя плохой отец?

— Он лучше всех на свете! Но…

— Подожди, дитя моё, не волнуйся. Ты ведь знаешь, как твой отец любит тебя?

— Знаю. Он сказал, что жить без меня не может, вот как он меня любит. А вы говорите — он мне неродной!

— Ну и что с того! Ведь самое главное, чтобы вы любили друг друга. И уважали.