Лариса Письменная - Тысяча окон и один журавль

Когда мы приехали домой, отец созвал к нам в комнату всех соседей.

И вот мы собрались, все, кроме маленького Сашульки, — он уже спал и вообще ещё ничего не понимает. И отец рассказал обо всём, что натворила Раиса Демидовна.

Она его без конца перебивала, не давала говорить, но дедушка Панчишин надел очки, строго посмотрел на неё через стёкла и сердито сказал:

— Извольте помолчать, Раиса Демидовна! Пусть Петро расскажет всё до конца. Мы хотим послушать.

— А я не хочу слушать! Не собираюсь слушать! Зачем мне слушать разное враньё!

Раиса Демидовна порывалась уйти, но дедушка Панчишин стал на пороге и загородил ей выход:

— Никуда вы не уйдёте! Пора наконец разобраться в этой некрасивой истории, и мы разберёмся. Говори, Петро, мы слушаем.

И отец рассказал всё.

— Та-ак, — тяжело вздохнул дедушка Панчишин. — Ну, а теперь что вы нам скажете, неуважаемая Раиса Демидовна?

— А вы кто — прокурор? — заверещала Раиса Демидовна. — Тут что — суд? Почему это я должна вам отвечать?

— Считайте, что суд, — сказал дедушка Панчишин. — Мы, ваши соседи, сейчас судим вас.

Дедушка Панчишин снял очки, подумал-поду-мал, снова надел их и сказал очень сурово:

— Вы не одной Леокадии Андреевне отравляли жизнь, а всем нам. Я думаю, что надо написать о вас в газету. И это письмо мы уж действительно все подпишем. Что скажете, друзья мои?

— Правильно, — согласились наши соседи, — мы все подпишем. Сколько можно терпеть!

Раиса Демидовна уже ничего не говорила и даже не кричала, а только рыдала. Она сразу стала очень старая и вся как-то сжалась… Потом подхватилась и выбежала из нашей комнаты, проклиная всё на свете.

— Знаете что — в газету мы пока писать не будем, — сказал мой отец. — Пусть она только думает, что мы написали. Но с сегодняшнего дня мы все объявим Раисе Демидовне бойкот. Мы не будем с ней разговаривать, не будем замечать её. Это тоже тяжёлое наказание. Но мы не должны забывать и своей вины. Все мы были равнодушными. А равнодушия никому нельзя прощать.

Все согласились с отцом. И ещё сказали, что непременно навестят Лампадию Андреевну, и как можно скорее. Пусть она знает, что никто никогда не желал ей зла.

Все разошлись, а Раиса Демидовна ещё долго голосила одна в своей комнате. Сказать по правде, мне даже жалко её стало…

— Па, а правда, что самые несчастные люди — это злые?

— Правда, Ярослав. Какая у злого человека жизнь? Пекло.

— А добрые — счастливые?

— Добрый человек умеет радоваться чужому счастью. Значит…

— Значит, добрый человек — счастливый, — решил я. Потому что у него в жизни много радостей: и свои, и чужие.

Ясное дело, добрые люди — счастливые!

Вот мы строим Весёлый. Я хочу, чтобы все люди в нём были добрые и счастливые, — такие, как мой отец. И наша Маруся.

Но разве в тех трёх домах, которые уже заселены, все добрые и счастливые? Ведь там больше трёх сотен квартир! Боюсь, что туда попали всякие: добрые и злые, счастливые и несчастливые. Может, даже такие злые, как Раиса Демидовна?

Нет, вряд ли, таких днём с огнём искать надо… А всё же я боюсь, что в тех домах поселились и злые и они портят жизнь добрым. Ну нет, я твёрдо решил всех людей на Весёлом сделать счастливыми.

Я здорово радовался, что наш камень — львиная голова — попал не под котлован, а оказался в сквере. Иван Иванович сказал, что этот камень очень понравился проектировщикам и отлично вписался в сквер. Так я и поверил — никуда он не вписывался, стоит себе, как и стоял, на прежнем месте. Это они сами догадались вписать его и хорошо придумали. Теперь я знал, что мне делать…

Отец ждал меня возле камня, а я побежал за Марусей. Она теперь наш верный друг, и мы больше не будем скрывать от неё нашу тайну.

Я тихонечко постучал в крайнее оконце барака, где жила Маруся. Она сразу вышла ко мне:

«Что случилось, Славик?»

«Тс-с-с, говори шёпотом, — предупредил я Марусю. — Чтобы никого не разбудить».

В последнее время я как-то незаметно для себя начал говорить Марусе «ты», хоть ей уже двадцать лет, а мне только десять. Но она нисколько не обижается на меня, наоборот — ей приятно, что я считаю её своей. И правда — она же не прораб в очках, не толстый мастер участка, а наш друг. Наш ученик. Отец даже уверяет, что Маруся уже могла бы самостоятельно работать экскаваторщиком. Но она не хочет бросать нас с Могиканом. Без неё Могикан уже развалился бы, это точно.

Я веду Марусю к камню, похожему на львиную голову.

Она догадалась, что дело тут не простое, а когда увидела около камня отца, поняла, что дело не только не простое, но и очень серьёзное.

«Нам надо сделать людей на Весёлом счастливыми, — объясняем мы ей. — Ты нам поможешь».

«А как это делается?» — спрашивает Маруся.

«Мы должны добиться, чтобы все, даже самые злые, стали добрыми. Добрые — всегда счастливые, — разъясняю я Марусе. — Сначала мы сделаем добрыми всех людей в этих трёх домах, а потом и в остальных. Всех до одного!»

«Неужели это возможно?»

«Возможно, ведь мы знаем волшебное слово. Правда, отец? Это слово «майран», запомни и никому не говори, а то оно потеряет силу. Только мы трое будем знать его, больше ни одна душа. Отец, ты не забыл наш электрический фонарик?»

«Я никогда ничего не забываю, Ярослав».

В этот раз, хоть давно наступила ночь, мы на Весёлом не одни. В свете прожекторов работают строители, важно кланяются подъёмные краны с красными огоньками на верхушках — подают строителям блоки, части домов. Грохочут самосвалы. Но я знаю, что волшебное слово сейчас сделает так, что нас никто не увидит и не услышит, на то оно и волшебное.

Львиный камень таинственно темнеет на площади, где должен быть разбит сквер.

«Повторяй за нами», — говорю я Марусе и беру их за руки — отца и Марусю. И мы втроём еле слышно произносим: «Майран». Потом чуть громче. И наконец во весь голос: «Майран!!»

Из-под камня слышится тихий-тихий звон… Камень оживает. Что-то зажурчало, будто ручеёк бежит по струнам, и струны тихо звенят. Отец зажёг фонарик, и мы увидели, что из львиной пасти бьёт струйка голубой воды. Нет, уже не голубой — зелёной… розовой… лиловой… Вода переливается, как радуга, а нам не во что набрать её.

«Эх, нам бы сейчас фляжку Рустема, — вздыхаю я. — Как бы она пригодилась!»

«Фляжки Рустема мало», — отвечает отец.

Тут Маруся поспешно кидается к себе в барак. Через минуту она возвращается с большим кувшином.

Отец сейчас же подставляет Марусин кувшин под разноцветную струю воды. Потом струны перестают звенеть, и уже только капли падают: кап… кап… кап… И наконец всё стихает. Хорошо, что мы успели набрать почти полный кувшин.