Юрий Стрижевский - Повесть о мужестве

Так состоялось первое знакомство Николая с будущим его боевым другом воентехником Петром Лучниковым.

В новом экипаже у Гастелло, не считая самого командира, было три человека: штурман Анатолий Бурденюк, летнаб Григорий Скоробогатый и стрелок-радист Алексей Калинин. Самым «пожилым» из них был лейтенант Скоробогатый — ему было двадцать шесть лет. Сержант Калинин был на два-три года помоложе, а лейтенанту Бурденюку не было еще и двадцати.

В апреле, сдав все положенные зачеты, экипаж был допущен к полетам на новой машине. Как и ожидал Николай, она оказалась легко управляемой, устойчивой и сравнительно простой при посадке. Уже через несколько дней они приступили к отработке элементов боевого применения, а в мае Гастелло уже уверенно водил эскадрилью в строю по маршруту, на учебные бомбометания, отрабатывал совместные действия с истребителями в воздушном бою.

Военный городок в Боровском под Смоленском, куда приехал Гастелло с семьей, мало походил на ростовскую базу. Широкая просека в лесу, небольшие четырехквартирные домики-коттеджи, разбросанные под высокими строевыми соснами. Гастелло получил отдельную квартиру с открытой верандой. Там остро пахло смолой от свежих досок и от деревьев, лапы которых тянулись к самому дому. При сильном ветре сосны шумели, словно где-то близко билось беспокойное море; над кронами их то и дело с громовым гулом пролетали самолеты, а невдалеке, за стройными колоннами стволов, жил шумной и неспокойной жизнью аэродром.

По дороге на новое место Николай с семьей на один денек сумел заехать к родителям. Теперь Франц Павлович с женой и детьми жил в самой Москве, в районе Черкизова. Встреча была радостная. По традиции съездили с отцом на Ленинские горы, побродили там, приминая рыхлые мартовские сугробы, полюбовались панорамой Москвы. Затем проехали на Красную площадь, молча постояли у Мавзолея и, немного пройдясь по центру, отправились домой обедать.

Вечером по настоянию Николая перед отходом поезда часок посидели всей семьей в вокзальном ресторане — авансом отметили день его рождения (через месяц Николаю исполнялось 34 года).

— Вот устроимся на новом месте, — убеждал Николай отца, — приезжайте вы с мамой к нам на все лето, а то сколько мы в Ростове прожили, а вы к нам так и не собрались.

— На все лето не на все лето, — обещал Франц Павлович, — а вот в июле, если получу отпуск, обязательно приеду и мать привезу.

— Приедем, приедем, Коленька. Посмотрим, как вы живете, — подтвердила Настасья Семеновна.

Дежурный по полку капитан Зорин, приняв рапорт от экипажей, вернувшихся из ночных полетов, обошел посты и, возвратившись на КП, сел, устало опустил голову на сложенные крестом руки.

— Сколько сейчас времени? — подумал он, но не было сил открыть глаза, чтобы взглянуть на часы. — Вот сдам дежурство — и спать, спать… Но тут над самым его ухом зазвонил телефон. Не открывая глаз, Зорин протянул руку, нащупал телефонную трубку.

— Дежурный слушает…

«Опять тревога! По воскресеньям и то покоя не дают», — сердито подумал он, бросая трубку на рычаг.

Небо еще розовело зарей, но за окном было уже светло. Часы показывали 4 часа 32 минуты.

Как бы там ни было, тревога есть тревога. Пронзительный вой сирены разбудил спящий городок. Через несколько минут он стал похож на растревоженный улей, наполнился голосами, топотом бегущих ног, шуршанием шин. В КП стали заходить работники штаба, командиры подразделений. Вскоре пришел командир полка, как всегда свежий, аккуратный, подтянутый. Дежурный, как положено, доложил ему, что в полку объявлена боевая тревога. За время дежурства никаких происшествий не произошло…

— Произошло, товарищ капитан, — не дождавшись конца рапорта, перебил его полковник. — Война началась. — И, отмахнувшись от Зорина, сел на стул.

Наступила длинная, томительная пауза.

Война!.. Гастелло и его товарищи по полку каждый день вот уже сколько лет готовились к ней — такова была их профессия, но все же пришла она неожиданно.

В двенадцать часов все в городке собрались у репродукторов. В суровом молчании выслушали сообщение Советского правительства о вероломном нападении гитлеровской Германии на Советский Союз, о боях, идущих по всей границе, о бомбежке немецкой авиацией советских городов.

Тут же, на маленькой площади перед ДК, стихийно возник митинг. Выступали старые, опытные командиры, молодые летчики, работники технической службы. Гнев, боль, возмущение звучали в их выступлениях. Слова у всех разные, но мысль одна: не щадя жизни, грудью встать на защиту Родины.

Взял слово и Гастелло. Речь его была скупа на слова, но страстна и убедительна.

— Наша жизнь, — сказал он, — принадлежит Советской Родине и большевистской партии, и, если придется, мы без колебания отдадим ее. Клянусь в этом словом коммуниста!..

А уже через два часа эскадрилья Гастелло бомбила вражеские колонны в районе Брестской крепости. Перед вылетом Николай на несколько минут забежал домой.

— Улетаешь? — спросила Аня сквозь слезы.

— Улетаю, Анечка, улетаю. Мой долг быть там, пойми…

— Понимаю, Коленька. — Аня старалась казаться спокойной, но голос выдавал ее волнение. — Когда? — спросила она, стараясь скрыть слезы.

— Сейчас. — Николай открыл письменный стол, взял часы, планшет, сунул в кобуру тяжелый вороненый «ТТ», затем обеими руками прижал к себе Аню и Виктора, поцеловал обоих и быстро, не оглядываясь вышел на улицу.

По всем дорогам, преодолевая сопротивление наших пограничных частей, двигались на восток танковые и механизированные колонны врага. Перед летчиками полка была поставлена задача — громить их, не давать им ни минуты покоя. И они летали без устали, не жалея ни сил, ни времени, — всем полком, эскадрильями, звеньями. От их бомбовых ударов рушились мосты, в черных клубах дыма взлетали на воздух вражеские автомашины, горели разбитые танки. Вернувшись домой, латали пробоины в самолетах, заправлялись горючим, подвешивали бомбы — и снова в воздух.

Иногда Гастелло удавалось забежать домой, тогда Аня старалась накормить его чем-нибудь вкусным, что он любил. Пообедав, Николай ложился и почти мгновенно засыпал. Спал он беспокойно, метался, говорил что-то. Аня садилась рядом, гладила его волосы, вглядывалась в дорогое, посуровевшее лицо.

— Устаешь, Коленька? — ласково спрашивала она, когда он просыпался.

— Нет, Анёк, спать вот только иногда хочется; если б не это, не слезал бы, кажется, с самолета. Ведь прут и прут, проклятые! Сколько их ни бьешь, а они словно из пепла встают.

Третий день войны. Раннее утро. Боевые экипажи уже около своих самолетов. Без суеты, сосредоточенно и четко делают свое дело механики, мотористы, вооруженцы. Взад и вперед снуют заправщики. Все самолеты полка еще на земле. Строй их не такой четкий, как в мирное время — машины рассредоточены, словно расставил их кто-то неумелой рукой.