Андрей Хршановский - Синие горы

Солнце вышло из-за гор, а пес все стоял, напряженно вглядываясь в то место, где последний раз показался Матвей Иванович. Что-то зашуршало в лесу. Это снег осыпался с пихты. Кулуар равнодушно посмотрел туда, повернулся и неторопливо затрусил к дому.

Не взглянув на окоченевшего Джи, который трясся всем телом и, жалобно взвизгивая, пытался открыть дверь, Кулуар улегся на крыльце, вытянув передние лапы. Брыська тоже страдала от холода и мрачно сидела рядом с Кулуаром, подобрав хвост и втянув голову. Она вспоминала нанесенные ей обиды.

Поднимаясь все выше и выше, начало пригревать солнце, и Джи сразу повеселел. Он принялся даже что-то разыскивать в снегу.

В лагере, да и во всем этом ослепительно ярком мире — светло-голубом небе, сверкающих снегами безмолвных горах — было тихо. Чуть доносилось лишь бормотание реки, да время от времени с крыши падали в снег растопленные солнцем капли. Кап… Кап-кап…

Обманутая тишиной, вылезла из-под снега мышь полевка. Быстро прокатившись по искрящемуся насту, она юркнула в другую дырку и исчезла. Брыська, которая это видела, вся напружинилась. Но где там!..

Опять бормочет река, легкий теплый ветер тянет снизу из долины и еле слышно шумит в деревьях. Капли падают с крыши. Стоит, вытянув к солнцу морду и прикрыв глаза белыми ресницами, согревшийся Джи; дремлют на крыльце Кулуар и Брыська. Тихо…

После полудня где-то вдалеке родился негромкий гул. Все разрастаясь и разрастаясь, он заполнил долину. Что-то рушилось, грохотало, тряслась земля. Кулуар вскочил. Брыська, Джи и он долго смотрели в ту сторону, откуда доносился непонятный и грозный шум. Над перевалом через боковой хребет поднялось облако снежной пыли. Там, за хребтом, сошла лавина.

Когда все затихло, на крыльце делать было нечего. Кулуар открыл дверь, за ним моментально протиснулись Джи и Брыська, и все направились к своим обеденным приборам. Меньше чем в полчаса все было кончено. Кое-что осталось только в Брыськиной миске, но Кулуар подошел к ней и в два глотка уничтожил то, что там было, хотя Брыська при этом отчаянно шипела.

Потоптавшись в своем углу над пустым корытцем, Джи завалился на подстилку и лежал с раздутым животом, время от времени блаженно похрюкивая. Скоро он заснул. Да и что, собственно, оставалось делать?

Предостережение Матвея Ивановича было оставлено без внимания.

Последствия сказались на следующий день. С утра было еще терпимо, но к полудню все проголодались.

Обследовав по привычке Брыськину миску и убедившись, что она так же пуста, как и его собственная, Кулуар решительно выбежал на улицу. За ним потянулись Брыська и поросенок. День был солнечный, но это никого не радовало.

Кулуар направился к кладовке, постоял у закрытых дверей, вдыхая запахи съестного, и вдруг, словно что-то сообразив, побежал к занесенной снегом столовой.

Найдя место, где обычно для него и других собак лагеря повар оставлял кости, он начал разрывать снег. Сперва дело двигалось быстро, но потом снег пошел плотнее и отрывать его стало нелегко. Не удивительно, что Кулуару было жарко. Когда он, тяжело и часто дыша, останавливался передохнуть, красный трепещущий язык его сам вываливался изо рта. Капли растаявшего снега сверкали на морде, а снежная пыль, набившаяся в нос, заставляла чихать. В одну из таких передышек Кулуар увидел, что над ним у края ямы стоят, чего-то дожидаясь, Брыська и Джи.

Из затеи Кулуара ничего не получилось, потому что, как только он зарывался поглубже, стенки ямы обваливались и все надо было начинать сначала.

Усталый, он прекратил свою бессмысленную работу, улегся на крыльце и попытался уснуть. Но и это ему не удалось. Во-первых, от голода, а во-вторых, потому, что случилась неприятность с Джи. Возвращаясь от столовой к дому, он завяз в рыхлом, растопленном солнцем снегу. Острые его копытца судорожно месили снег, по грузное туловище оставалось на месте. Барахтаясь в снежной ванне, Джи орал так, как будто его резали.

Кулуар некоторое время с интересом следил за поросенком, потом встал, прошел через весь лагерь и начал подниматься по склону к тому месту, где они с Плечко ставили капканы на волков. Душераздирающие вопли Джи доносились сквозь чащу леса все глуше и глуше.

Кулуар вспомнил, что вблизи от того капкана, в который попался волк, разорвавший ему ухо, было место в низкорослом, перекрученном ветрами березнячке, где кормились горные индейки.

Зарываясь в снег, осторожно, как волк, Кулуар подполз к кустам на запах. Но когда вдруг увидел индеек и бросился вперед, — было поздно. Вся стая с треском поднялась в воздух. Разочарованным и немного удивленным взглядом он проводил улетающих индеек.

Вечерело. Слегка подмораживало. Джи одиноко жался к дверям. Брыськи вблизи не было. Цепочка ее следов протянулась от веранды столовой к душевому павильону, затем к зданию клуба. Здесь ей удалось по крыше, через неприкрытую форточку, влезть в мансардное помещение, где находился летом медпункт лагеря. В медпункте приятно пахло когда-то разлитой валерьянкой, к запаху которой примешивались другие медицинские ароматы. Брыське повезло. На полу, за пустым аптечным шкафом, она нашла корочку сыра, давно превратившуюся в камень. Брыська попыталась разжевать, но это не удалось, и она проглотила ее почти целиком. Обшарив все углы и не найдя больше ничего, она спустилась вниз и, брезгливо отряхивая лапы от налипавшего снега, направилась к норе мыши полевки. Совершенно не похожая на прежнюю ленивую Брыську, она просидела здесь до вечера, терпеливая, настороженная, готовая к прыжку. Но полевка так и не показалась…

Кулуару было тоскливо. Какое-то непонятное беспокойство овладело им. Он сбегал к тому месту, где расставался с Матвеем Ивановичем. Еле видимый, оплывший след лыж уходил вниз по склону, и от него уже ничем не пахло.

Вернувшись, Кулуар поднялся на задние лапы и заглянул в окно комнаты. Там было темно и тихо. Смутно белели подушки на койках, да белая печка выступала из мрака.

Ночь наступила. Темный лес, сбегая со склонов, будто приблизился к лагерю, обступив его со всех сторон. Голодно и одиноко было Кулуару.

И вдруг он сел, вытянул морду к луне, и из его горла вырвались странные жалобные звуки: «Уа-уу… Уау-а!..» — лишь отдаленно напоминающие лай.

Потом он долго возился на крыльце — все не мог успокоиться. Вставал, к чему-то прислушивался и снова ложился. В конце концов замерз и, открыв дверь, отправился в переднюю к Джи и Брыське. Они тоже не спали. Печка давно остыла, и в передней было немногим теплее, чем на крыльце. Джи стонал и время от времени зачем-то грохотал своим корытцем. Брыська забралась на стол, и в темноте ее глаза светились оттуда зеленым голодным блеском.