Андрей Хршановский - Синие горы

Красивое, но мрачное и тесное ущелье ведет в глубь гор.

Дорога, разбежавшись в жаркой безлесой степи, теперь то карабкается по скалам, нависшим над бешеной рекой, то, спускаясь, проскальзывает у их подножия. Навстречу мчатся клокочущие зеленоватые воды рожденной в ледниках реки и с размаху бьют о берег, подмывая его. Сверху одно за другим несутся телесно-желтые окоренные бревна, с глухим звоном наскакивая друг на друга или стукаясь о камни: «бомм… бомм…»

За рекой дремлет тысячелетний монастырь. В его узких окнах-бойницах растут молодые деревца. Ветры и дожди обточили его стены, но, сложенный из огромных камней искусными мастерами, он простоит еще долго, серый и крепкий, как скала.

Дорога, петляя, забирает выше и выводит к теснине. Полукилометровые красные скалы сжали в этом месте реку: она бушует под ногами в провале, а дорога лепится над ней, идет по бревенчатому настилу, пристроенному на подпорах к скале.

Внизу вода разбивается в пену о черно-ржавую громаду фашистского танка.

Он лежит там, мертвый, с замурованной навечно командой, как напоминание — горы не любят непрошеных пришельцев.

От танка вверх по реке тянется самый опасный участок сплава — пикет номер пять. Вода здесь кипит, мечется между каменными стенами и галечными отмелями, беспрерывно меняя направление. Бревна не успевают поворачиваться. Река, как норовистый конь, расшвыривает их по берегам или заклинивает с размаху между зубьями торчащих из пены камней, будто не желая нести навязанную ей ношу.

На пикеты назначают по двое.

Опытный сплавщик Семен Коркин работает с молодым напарником Пашкой.

С утра они начали обход пикета, сталкивая ро́чагами [8] Рочаг — крепкий шест из ствола молодой пихты, чуть стесанный на конце, чтобы удобнее было его заводить под бревно. застрявшие бревна. Спустить на воду прибитый к берегу лес для сплавщика просто. Но если река забросит бревна на камни посредине, — это работа!.. В такое дело Пашку Семен еще не пускает. Постояв на берегу и прикинув, как лучше действовать там, на камнях, Коркин лезет в воду. Неширокая протока отделяет камни от берега. Но, как только Семен в нее вступает, вода закипает вокруг него. Там, где глубина всего по колено, она, встречая преграду, поднимается почти по пояс, а где чуть глубже, — захлестывает еще выше.

Течение волочит по дну крупные булыжники. Они глухо рокочут, перекатываясь, и бьют по ногам. Надо еще посматривать, чтобы выскочившее из-за поворота бревно не сбило с ног. Тогда — конец.

Добравшись до камней, Семен быстро и точно работает рочагом. Освобожденные бревна одно за другим подхватывает и уносит река.

Пашка, спустившись вниз, перекинул свой рочаг с берега на торчащий из воды камень, устроив что-то вроде моста. Если Семена понесет, — он ухватится…

В ледяной воде долго работать невозможно. Холод забирается все выше и, наконец, подкатывается к сердцу. Семен, упираясь рочагом со стороны течения — иначе свалит, — возвращается обратно.

— Зашлись! — кричит он подбежавшему Пашке и пританцовывает на месте, чувствуя, как понемногу отходят онемевшие ноги.

Солнце, забравшееся в зенит, заглядывает в ущелье, и мрачная, грозная река становится сверкающей, радостной. Мокрая галька отмели просыхает на глазах. Время обедать.

Пока Пашка возится вокруг костра, помешивая в закопченном котелке, Коркин лежит на камне под горячим солнцем и сушится. Тепло разливается по телу.

Легкие облака плывут над ущельем. Привычно шумит река. Над головой сплавщиков по настилу осторожно пробирается машина.

— Того и гляди свалишься оттуда — и крышка! — восхищенно говорит Пашка, отхлебывая из котелка горячий суп. — Верно, Семен Петрович?

— А ты ведь, — улыбается Коркин, — сам на шофера учиться хочешь.

Проглотив кусок хлеба, Пашка отвечает:

— Ну что ж… и выучусь.

Машина скрывается, обогнув скалу.

Сплавщики встают и берутся за рочаги…

Еще некоторое время дорога вьется под скалами, и вдруг крутые склоны расступаются, образуя широкую, ровную, залитую солнцем поляну.

Белые домики разбросаны под могучими соснами. Это Архыз — поселок лесорубов.

Тихо и пустынно в будние дни на улицах поселка, по которым с гор текут-журчат ручьи и важно путешествуют гуси. Лишь ребятишки, устроив из камней запруды, купаются в чуть нагретой солнцем снеговой воде и визжат, как нанятые. Их голоса подхватывает невидимый ветер и уносит, слегка пошумев в соснах, вместе с запахом хвои и горных трав вниз, в ущелье.

В конторе лесопункта, в магазине, в клубе и даже на почте тоже пустынно. У моста через реку над водопадом притаились в камнях неподвижные фигуры поселковых мальчишек. Они ловят в сверкающей буйной воде хитрую горную рыбу форель.

И кажется: где-то внизу, в душной степи, осталась кипучая жизнь, работа, движение, а здесь все замерло, дремлет под горячим солнцем, обдуваемое прохладным ветерком с гор.

Пока телега грохотала по бревенчатому мосту, говорить было невозможно — язык откусишь. Но, как только она остановилась у почты, Степан Мохов опустил поджатые ноги на землю, встал во весь свой огромный рост и наклонился над телегой. Сунув в нос старику Порхунову, по прозванию Шатун, кулак величиной с двухпудовую гирю, он сказал:

— Видал?.. На вот твоему Фомичеву. Начхать мне на бригадирство, не жалко. А лес, значит, так и будем рубить, который потоньше? — Мохов огляделся вокруг, как будто хотел найти и показать им, какой они лес будут рубить — прутики! У почты стояла девушка, видимо городская, в брюках, ковбойке и широкополой белоснежной шляпе. Она изумленно и чуть насмешливо смотрела на Степана. — Вот, — продолжал он, мельком взглянув на нее, — барышнешек понаехало. Берите их в помогу. Будете хворост собирать. Лесорубы… Тьфу!.. Бывайте! — зло добавил он после паузы, приподнял над головой фуражку и крупным шагом пошел в гору.

Дед Шатун наконец заговорил, распаляясь все больше, поскольку Мохов отошел уже далеко.

— А ты кто такой мне угрожать? Видывали мы таких. А если затор от твоего самоуправства образуется?! Сплав станет?! Тогда как?.. — Дед Шатун обернулся к лесорубам, ища поддержки. — Ишь рассовался своими кулачищами! Да я…

— Ты бы дал ему, дед, раза… — ехидно предложил кто-то.

А что? — горячился старик, не понимая подвоха. — Ежели приставать будет, дам. Несмотря что я низкорослый.

Лесорубы расхохотались.

— Пойдем-ка, Иван Афанасьевич, лучше попаримся. А Мохов, он не на тебя злой. Ты не серчай, — сказал, обняв Шатуна за плечи, моторист Шухов.

Лесорубы возвращаются с делянок и лесосек по субботам. На улицах, в магазине, на почте — везде народ, но больше всего — в бане. Она стоит на берегу реки и с утра дымит, как пароход перед отплытием. Внутри жара, почти как в мартеновской печи, плеск воды, стук деревянных шаек, гул голосов. Смывая недельный пот, пильщики, обрубщики, сплавщики, мотористы обсуждают события последних дней.