Юлия Радченко - Под заветной печатью...

На молодого человека слова Герцена произвели огромное впечатление, и после тяжких раздумий он отказался от своей мысли стать священником. Александр Иванович, рассказывая об этом эпизоде, заканчивал его словами: «Вот и я на свой пай спас душу живу, по крайней мере способствовал к ее спасению».

И одного из самых близких друзей Герцена Филарет не сумеет одолеть: к митрополиту попадает один из списков знаменитейшего письма Белинского к Гоголю — и там «святитель» находит такое, за что готов тотчас наградить отлучением, крепостью, каторгой. И, еще не зная об этом письме, начальник III Отделения генерал Дубельт шутит при встречах с Белинским, что приготовил для него «теплый, чистый каземат в Петропавловской крепости».

Не успели… Чахотка убивает великого, неистового критика вернее и раньше, чем Филарет с Дубельтом…

Герцен же еще отплатит им за своего.

Под таким страшным названием летом 1853 года вышла тоненькая брошюра на русском языке в Лондоне, и вскоре понеслись приказы, циркуляры царя, министров, митрополитов «захватить и изъять».

Автор брошюры назвал себя «Искандер», то есть «по-восточному» Александр, и все читатели знали, что под этим псевдонимом скрывается Александр Иванович Герцен. Уже шесть лет прошло с тех пор, как он покинул Россию, сначала не собираясь навсегда расстаться с нею, но потом, вовлеченный в водоворот европейских революционных событий, вызвал гнев Николая I, который приказывает вернуться, но Герцен отказывается, делается изгнанником и вскоре заводит в Лондоне Вольную русскую типографию.

«Крещеная собственность» — в самом названии глубокий смысл. Крещеные люди — крестьяне, и они же товар, который можно продать. Вызов брошен помещикам-душевладельцам, царю, который их представляет, и церкви, которая мирится с принципом, противным духу христианства: человек крещен, а его продают!

Итак, Вольная русская типография обозначила свою главную тему — освобождение крестьян. Потом появится журнал «Полярная звезда», затем газета «Колокол» — и Герцен (вместе с приехавшим к нему Огаревым) бросит вызов всей старой России: самодержцу, помещику, чиновнику, церковнику. Верные друзья из России присылают сведения о гонениях на раскольников, католиков, о всех нежелающих обращаться в государственную веру — и Герцен расправляется, громит, разоблачает, причем подчеркивает, что он вовсе не разделяет истовой веры раскольников и вовсе не собирается обратиться в католическую веру: он за них постольку, поскольку их гонят и не разрешают им верить, как они желают…

В эту пору петербургский митрополит Григорий пишет секретные доносы: один против «распространения лжеучения Дарвина», другой по поводу не нравящихся ему новых мод, но неведомый доброжелатель пересылает Герцену полные копии этих циркуляров, и Герцен вытаскивает митрополита на всеобщее обозрение.

Некие благочестивые читатели пишут ему за границу и просят, чтобы он не трогал религию, церковь, но Александр Иванович отвечает, и не раз, что он не против чистой веры, но, к сожалению, министры, квартальные надзиратели и святители действуют заодно, донося, усмиряя и угнетая: «Мы только тем оправданы пред всеми и пред своей совестью, мы только тем и сильны, что, сделавшись обличителями за целую родину, мы никогда, ни в чем не делали различия между министрами и квартальными… Что для нас Адлерберги, Сечинские, Орловы [4] Крупные чиновники. так же равны, как Филареты, Макридии, Акрупирии, Московские, Коломенские, Эчмиадзинские и не знаю какие святители.

Странное понятие о свободе книгопечатания. Ухо русское было железом завешено, ему больно слышать свободную речь; что делать, пусть воспитается к ней!»

За чтение вольных изданий Герцена — тюрьма, каторга. Но все грамотные читают и находят между прочим такие истории: митрополит Литовский донес еще Николаю I на «строптивых» священников и требовал решительной борьбы с «западной ересью». Филарет, испугавшись, что Александр II, только что вступивший на престол, ничего не знает об этом доносе (так как Николай получил его перед самой смертью), повторяет донос еще раз, а тайный друг Герцена (вероятно, тот же чиновник святейшего синода, который сообщил ему о доносах петербургского митрополита) благополучно пересылает всю эту секретную переписку «Искандеру».

«Вот что значило, — напишет Герцен о Филарете, — тридцать лет святительства при Николае. В царствование Александра I Филарет писал кудрявые, масонско-мистические проповеди, был каким-то якобинцем в богословии, так как его катехизис был запрещен синодом, а через тридцать лет николаевского царствования он восхотел суетно совместить белый клобук с жандармским аксельбантом и стал писать уже не толкование на Книгу бытия, которую никак не растолкуешь, а доносы…»

В другой раз, получив еще документ о сотрудничестве Филарета с полицией, Герцен напечатает: «Не все ли равно: в России Филарет пойдет скоро в шефы жандармов, а шеф жандармов в иеродиаконы».

Но главное, на чем Герцен их поддевал, чем вызывал особенную ярость, — он доказывал, что деятельность Филарета и ему подобных противоречит их же христианскому принципу: помогать сирым, убогим, не строчить доносы власти!

«Ничего, любому мерзавцу Филарет даст неба, которое нужно для души; государь даст ему земли, которая нужна для крестьян».

Почитав год-два такие строки и статьи, православная церковь преисполнилась лютой ненавистью к насмешнику и «еретику». И как его взять? Будь Герцен в России, тут бы Филарет знал, как поступить. Но в России — только его вольные, дерзкие, блестящие сочинения!

А Герцен вызывает на бой: а ну-ка, святейшие, выходите, давайте померяемся словом! Знаменитому златоусту Филарету брошен вызов. Чем возразить?

Первая идея: отлучить от церкви.

В июне 1859 года в английской газете неожиданно появляется объявление: «Нам передавали из России, что несколько недель тому назад Петербургский митрополит на собрании святейшего синода Российской империи внес предложение об отлучении от церкви Александра Герцена, широко известного изгнанника, живущего теперь в Лондоне. Все епископы, за исключением Московского митрополита, одобрили это предложение, направленное против талантливого человека, отважного основателя революционного движения в области политической литературы в России, однако император отказался утвердить это решение…»

И Герцен ответил на это — в очередном номере «Колокола», и одновременно по почте послал его «старым, добрым друзьям» — митрополиту Григорию, Филарету, шефу жандармов, самому царю. И они прочитали, так же как тысячи студентов, военных, литераторов, духовных лиц…