Николай Морозов - Юта

Лейтенант крикнул что-то солдатам, и те, с минуту поговорив между собой, скопом кинулись на крыльцо и принялись колотить ботинками в дверь клуба.

Пока солдаты выламывали дверь, вытаскивали на улицу столик и скамейку, а лейтенант доставал из машины кульки, бутылки, банки и раскладывал их на столе, лобастый дымил сигаретой и скользил отсутствующим взглядом по беженцам. Вот он заметил цыганские кибитки, на какой-то момент в глазах его вспыхнуло оживление, но быстро потухло. Он скучно продекламировал: «Цыганы шумною толпой по Бессарабии кочуют…» Потом лениво опустился на скамейку, медленно налил в стакан водки, повертел стакан в руке, как бы размышляя, пить или не пить, и вдруг, резко запрокинув голову, одним духом опорожнил его.

Поморщившись и зычно, на всю площадь, крякнув, офицер воскликнул:

- Вот как! - и положил что-то себе в рот.

Юте показалось, что он подмигнул ей. Совсем он был не страшен, этот толстый, смешной немецкий офицер. Вот только солдаты зачем-то дверь выломали, когда можно было и не ломать, а найти ключ и отпереть её; если бы не солдаты, всё было бы почти как в театре. И, когда охмелевший офицер вдруг самодовольно спросил: «Вы знаете, кто я есть?» - и стал рассказывать, кто он, Юте показалось, что лобастый выдумывает, притворяется, играет комедию.

- Перед вами барон Зимлер! - Отдельные слова он выкрикивал, стуча при этом кулаком по столу. - Моего отца все знали в Петербурге. Он владел большой фабрикой. Я родился и жил в Петербурге. Эта фабрика стала бы моей, но её отняли у меня. Кон-фис-ко-вали!.. И прогнали меня в Эстонию. А потом и оттуда… А я пью с вами. Вот какой я добрый?..

Зимлер снова наполнил стакан водкой и внезапно повысил голос:

- Пью за фюрера, за доблестную немецкую армию, за новый порядок в Петербурге, во всей России, на всей земле! Хайль Гитлер!

- Хайль! - взвизгнул лейтенант, вытянувшись в струнку и выбросив вперёд правую руку.

- Хайль! - рявкнули солдаты, и тотчас же, словно эхо, где-то далеко прокатилось раскатистое громыхание.

Юта прижалась щекой к Таниному горячему плечу. Ей сделалось жутко: нет, она не в театре и толстый фашист совсем не притворяется, не играет комедию; он может сейчас приказать солдатам убить её, и те сделают это не раздумывая, равнодушно, бессмысленно - ведь выломали они новенькую покрашенную дверь… Что ещё взбредёт в голову этому лобастому офицеру?

А Зимлер как будто сник. Подперев ладонью щёку, он долго обводил блуждающим взглядом беженцев и наконец остановился на цыганских кибитках.

- «Цыганы шумною толпой по Бессарабии кочуют…» - ещё раз продекламировал он и вдруг заулыбался. - А я добрый… И парни мои добрые… Цыгане! Я хочу, чтобы вы пели песни и танцевали для меня. Для меня и для моих парней.

От неожиданности цыгане на какой-то момент замерли, потом стали растерянно переглядываться, словно спрашивая друг друга: «Что ему от нас надо?»

- Ах, вы не хотите петь, вы не желаете развлечь немецкого офицера? - Улыбка исчезла с лица Зимлера, и он что-то сказал лейтенанту.

Лейтенант быстро подбежал к солдатам, выхватил у одного из них автомат и выпустил поверх кибиток длинную очередь.

Шарахнулись кони, срываясь с привязи и оглашая вечернюю тишину тревожным ржанием. Раздался истошный рёв перепуганных малышей.

Зимлер, а за ним и все немцы разразились безудержным смехом. Пока они смеялись, цыгане немного пришли в себя, успокоили лошадей, с помощью шлепков и уговоров утихомирили ребятишек.

Мишка отвязал от изгороди лихорадочно вздрагивавшего иссиня-чёрного красавца, не сумевшего порвать крепкие ремённые поводья, и увёл его за кибитку.

Вскоре перед кибитками в яркой полосе предзакатного солнца появились парень и девушка, нарядные, черноволосые, с гордо поднятыми головами. Парень держал в руках гитару. Из-под шали, небрежно накинутой на плечи девушки, виднелся маленький бубен.

Молодой цыган одёрнул жёлтую шёлковую рубаху, подпоясанную кушаком с тяжёлыми кистями, легко, будто невзначай, тронул пальцами струны, и тревожные, печальные звуки нежными брызгами разлетелись в разные стороны.

Гитара замолчала, а люди ещё слышали её звуки. Но вот девушка, плавно поводя плечами, подняла бубен, и тотчас же, сначала тихо, потом всё громче и громче, заговорили бубенчики: будто звенящие брызги гитары, на какой-то миг застывшие в воздухе, вдруг дождём обрушились на бубен; а из-под быстро скользнувших по струнам пальцев уже начали вылетать новые брызги звуков. И гитара и бубен слились воедино, родили целый каскад звуков, насторожённых, предостерегающих, и, внезапно умолкнув, рассыпали этот каскад по площади, заставив сердца беженцев сжаться в тревоге.

Вдруг из глубины табора донёсся могучий бас.

Зимлер вздрогнул, немцы насторожились.

Песню подхватили десятки голосов, женских и мужских. Поющие цыгане толпой вышли навстречу девушке и парню, окружили их и сели на зелёную траву.

О чём говорилось в этой песне, никто, кроме цыган, не знал. Но беженцы почувствовали, что была эта песня раздольная, вольная, быстрокрылая. Унесла она неприкаянных, войной прогнанных из отчих домов людей в родные места.

Всё звонче, всё сильнее становилась песня, всё быстрее летела она на своих крыльях. И не было ей дела до того, что пьяный немецкий офицер свирепо оттолкнул от себя стол так, что стакан, банки, кулёчки полетели на землю, что мрачной тучей прошёл он к машине и, прежде чем сесть в неё, приказал что-то лейтенанту; не было ей дела до того, что грязно-серые немцы в нахлобученных пилотках кривились в злобных ухмылках. Песня пелась не для них…

То, что произошло дальше, было кошмарным, невероятным сном, сном, продолжавшимся всего несколько мгновений…

Юта видела, как, схватившись за грудь, вдруг упала и забилась подстреленной птицей девушка с бубном; как в панике вскакивали и тут же падали, словно подкошенные, цыгане; как могучий цыган с широкой бородой выскочил из-за кибиток, потрясая в воздухе кулаками и разъярённо крича: «За что? Убийцы!» - и как с тяжёлым стоном он рухнул на землю; как судорожно корчились в предсмертной агонии лошади…

Безумные автоматы, конвульсивно пляшущие в руках дикарей, беспощадно отбивали смертельную дробь…

И вдруг из этого кромешного ада, как в сказке, выскочил маленький всадник и, перелетев через забор, помчался по картофельному полю.

Растерявшись, немецкие солдаты не сразу открыли огонь по Мишке.

Пули не догнали его.

…Яростно взревели моторы. Солдаты молча перемахнули через ядовито-зелёные борта, и тупорылые машины одна за другой, убыстряя ход, промчались мимо ошеломлённых беженцев.