Мария Анисимова - Рюма в стране ирокезов

— Его ж обезьяна-мать украла! — насмеявшись, сказал Лешка. — У нее обезьяненка крокодил утащил и от молока в грудях больно. Она и украла…

— А у этой обезьяны, — перебил Вовка, — был обезьяна-муж: вождь обезьяннего племени…

— А потом Тарзан стал вождем…

— Потом Тарзан читать научился…

— И врете вы всё! — прикончила пацанячий дуэт Нюрка. — Кто ж его учил там?

Сама неграмотная, Нюрка считала грамоту великим и трудным делом. Тут же и школа нужна и учителя.

— А он сам! Самоучкой! Там же библиотека в хижине осталась!

— Врете! Неправда! — твердо стояла на своем Нюрка.

Ребята обиделись:

— Ну и пожалуйста! Ну и посмотришь!

Завтрак после ссоры продолжался немножко уныло. Только Колька Дрозд солидно заметил:

— Ты совсем глупая девчонка, Рюма. Обезьяны — животные травоядные. Они мяса не едят.

С Колькой Нюрка спорить не решилась. Во-первых, Колька шестой класс закончил, а во-вторых, он вождь племени ирокезов, и с ним спорить не полагается.

Об этом споре можно б и не рассказывать, не назови Нюрка ребят обезьянами. Она сказала и забыла, но эта роковая фраза привела к Великой Войне Племен.

Вовка Спирин и Лешка Пузан драли раков. Глубоко меж спутанных корневищ роют себе норы раки. Не так-то просто их отыскать. Но юные ловцы были опытными охотниками — на берегу трепыхались четыре рака: два крупных, один поменьше, а четвертый — так себе, рачишко. Можно уже и костерок разводить под консервной банкой. Что за чудо — свежесваренные, ароматные, красные раки! Пальчики оближешь! Но ребята решили отыскать еще пару для Рюмы, для Повелительницы, для пестуньи Сына Большого Вождя. Они тщательно исследовали берег, прощупывали каждую норку — не шевельнет ли усами рак-отшельник.

Вовка не мог просунуть руку сквозь плотный клубок корней. Тут обязательно норка должна быть.

— Тащи, Пузан! Корень тащи!

Лешка уперся ногами в илистое дно и стал добросовестно тащить к себе тугой, как пружина, скользкий корень.

— Есть! Есть! — закричал Вовка.

Он присел в воде и, отфыркиваясь, все глубже засовывал руку в норку. Наконец пальцы встретились с большими настороженными клешнями. Рак не хотел сдаваться, он, видимо, решил дорого продать свою жизнь, отчаянно защищался, «стриг» клешнями. Корень уперся Вовке под мышку и никак ему не ухватить добычу.

— Ну еще, Пузан! Еще потяни чуточку! — стонет Вовка.

Лешка тужится, краснеет. Вовка извивается всем телом, выигрывает нужный сантиметр и, ловко ухватив рака за спинку, вытаскивает его из норы. Черный матерый рачище свирепо пучит глаза, угрожает клешнями, водит своими запорожскими усищами.

— Усыпляй! Усыпляй, Сявка! — топчется в азарте Пузан.

Сявка — это презрительная кличка для маленьких, тщедушных и трусливых пацанов. Сявка — это что-то вроде щенка. Таким и привели в детдом Вовку в прошлом году: грязным, забитым, с влагой под носом, с быстрыми настороженными глазами, в неописуемо рваном «клифте». Сявкой его назвали в первый же день, и это стало его вторым именем. Теперь Вовку не узнать: плотненький, загорелый парнишка, чуточку курносый, чуточку губатый, с белой, как сметана, головой, бесцветными бровями и ресницами и неожиданно большими черными глазами. Сам мальчишка изменился, а кличка осталась.

— Да ну же — усыпляй скорей!

— Сам знаю! — солидно ответил охотник и вырвал из рачиного хвоста среднее перышко.

Перышками ребята называют костяные пластинки, что на самом кончике хвоста. Вырывают среднее перышко, чтоб не буянил рак, не убегал. Вырвешь — он и уснет.

Кинув рака на берег, ребята опять устремились на поиски. И только нащупал Лешка подходящую норку, над прудом раздался тревожный крик:

— Вагоно-о-омин!

Вагоно́мин — значит случилось несчастье. Вагоно́мин — значит все по местам, все спешите к своему племени. Вагоно́мин — это тревога. Вагоно́мин — это крик объятой скорбью души.

— Вагоно-о-омин!

Оба мальчишки выскочили на берег, прыгая на одной ножке, натянули трусы и разбежались в разные стороны. Драгоценная добыча так и осталась шевелиться в траве. Не до нее сейчас — тревога.

Побежали охотники каждый в свою сторону: Лешка-Орлиный Глаз — в сторону племени команчей, к Большому Вигваму; Вовка, он же Вабассо-Белый Кролик — в сторону Белой Гассиенды.

А над Белой Гассиендой, на высоком железном флагштоке, что еще буржуй Сипягин установил на крыше своей дачи, на ветру трепыхалось пестрое знамя ирокезов. Если знамя на флагштоке, значит — война.

— Вагоно-о-омин!

И два неразлучных друга, Вовка и Лешка, за секунду до этого крика мирные охотники, стали врагами. Еще не началась война, еще не известна причина тревоги, но каждый помчался к своему племени: Лешка — к команчам, Вовка — к ирокезам.

На Белой Гассиенде, у потухшего костра, сидели вожди и воины племени ирокезов. Глухо, через тряпку, отбивал тревожную дробь барабан. Выли на веранде Рюма и Шурка-Звонок. Хмуро, сосредоточенно, молча сидели воины. Утих барабан. Гайавата сказал:

— Воины! Случилось большое несчастье. Пропал Сын Большого Вождя.

Ни один мускул не дрогнул на бронзовых лицах закаленных в боях воинов. Только, будто единый вздох, прошелестело слово скорби:

— Вэ-га-вэ!

— Мы еще не знаем, кто совершил злодеяние. Кто этот Вагэмин, кто этот воришка? Этот Шагодайя, этот трус, не стал на тропу войны. Он, как презренный шакал, выкрал Сына Большого Вождя.

— Вэ-га-вэ! — воскликнули воины.

— И мы станем на тропу войны! — продолжал вождь.

— Уг! — подтвердили воины.

— Мы разыщем Сына Большого Вождя!

— Уг! — прозвучало в ответ.

— И смерть будет самым легким наказанием коварным похитителям!

— Уг! — в третий раз ответили воины.

Гайавата, Колька Дрозд, поднял руки к солнцу:

— О Гизис! О священный Дух Солнца! Ты видишь — не по нашей вине прольется кровь. Ирокезы вступают на тропу войны.

А девчонки выли на веранде. Да и было от чего. Полчаса назад Женька захныкал. Шурка осталась забавлять ребенка, а Нюрка взяла кастрюльку и пошла доить козу. Однако Белой Антилопы там, где ее утром привязала Нюрка, не оказалось. Не было ни козы, ни веревки, ни колышка. Нюрка стала звать:

— Быря, быря, быря, бы-ы-ыря!

Коза, обычно такая ласковая, такая сладкоежка, не отзывалась. Нюрка обежала поблизости все кусты, но Женькина кормилица как в воду канула. Тогда Нюрка вернулась на дачу, поделилась тревогой с Шуркой, и они стали искать вдвоем. Излазили все кусты, изодрали в кровь колени, но коза не находилась. А когда вернулись — Женькина постелька оказалась пустой. Не было и пеленок, и одеяльца, и соски, и рожка. Нюрка побледнела:

— Обезьяны! Обезьяны украли! — крикнула она и завыла.

Шурка тоже сначала завыла. Потом она подумала, что от одного вытья толку мало, и кинулась искать знамя ирокезов. Только мальчишки могли помочь горю.