Мария Анисимова - Рюма в стране ирокезов

— Молодец, Христофор. Мастер. Будто влил.

Отец низко поклонился:

— Старались, ваше превосходительство, в аккурат сделать.

— Ну-ну! Молодец! Молодец! Водку пьешь?

— А кто ж из сапожников не потребляет, ваше превосходительство? Потребляем-с.

Генерал сам открыл буфет и налил стакан водки. Смущенный добротой губернатора, отец одним духом осушил стакан, обтер рукавом губы и опять поклонился:

— Премного благодарны, ваше превосходительство.

Генерал щедро расплатился и целковый на чай дал.

Шел отец по улице и все головой крутил:

— Хороша водка-то генеральская! Ух, хороша!

Потом завел Клашу в магазин и сказал:

— Выбирай, дочка, на платье!

Вот так же, как и Нюрка, стояла она тогда, прижав к груди кулачки, и судорожно глотала слюну.

— Ну, ну! Иди, Нюра, выбирай! — и Клеопатра Христофоровна легонько подтолкнула девочку к окну.

А на окне… всякие-всякие материи на подоконнике лежали. И Нюрка думала: «Вот этот розовый в белую клеточку взять? Нет! Вон тот, голубой с черным горошком! Ой, нет! Желтый! Желтый с красным квадратиком».

— Хочешь вот такое платье? — и Клеопатра Христофоровна откуда-то из-под низа достала синий ситец с белыми ромашками.

Ну, конечно же, этот! Этот самый красивый! И Нюрка согласно кивнула головой.

— Ладно, — согласилась кастелянша. — А второе мы вот из этого красного сатина выгадаем. — Сняла с кровати и кинула на стол кусок огневой материи.

— Это… это тоже мне? — робко спросила Нюрка.

— Ну а кому ж, дурашка? Нравится?

Нюрка провела ладошкой по скользкой холодной ткани, потом, совсем не думаючи, кинулась кастелянше на шею и громко чмокнула в щеку:

— Ой, да расспасибочки ж вам!

— Ну, ну! — нахмурила брови Клеопатра Христофоровна, а сама отошла к окну и что-то долго поправляла очки.

Нюрка растерялась. «Батюшки! Рассердила! — думала она. — Теперь не даст она мне материи на платье».

Но Клеопатра Христофоровна не рассердилась. Она почему-то откашлялась, подошла к столу и спросила:

— Как шить будем, девчата?

— Тетя Клаша, — оторвалась от машинки Зина, белая-белая толстушка из девятого. — Давайте я ситцевое шить буду. «Татьянкой», а?

— Хорошо. А ты, Катя, бери сатиновое. Ровненькое. Под поясок. По вороту и манжетам белую беечку выпустим.

А Нюрка все еще стояла и ладошкой гладила сатин. Это ж ей «татьянку». Это ж ей ровненькое с беечкой. И хоть она не знала ни «татьянки», ни манжет, ни беечки, она понимала, что это что-то очень красивое.

— Теперь стой, Нюра. Ровненько стой. Мерку снимать буду.

Пока Клеопатра Христофоровна измеряла ширину плеч, объем груди, пояса, длину рукава, Нюрка была спокойна. Но когда кастелянша стала на колени и длину платья только до колен замерила, у Нюрки на глаза навернулись слезы.

— Дак… ведь… короткое ж… — прошептала она.

— А как же тебе? — снизу вверх посмотрела Клеопатра Христофоровна. — Так, что ль? — и растянула сантиметровую ленту до пола.

— Не… Вот так, — Нюрка нагнулась и показала на щиколотку. — Мамка мне завсегда так шила.

— Ты мне голову не морочь, — проворчала кастелянша. — Иди и жди готовое.

Так и ушла Нюрка с тревогой, что испортят такую красивую и, наверное, дорогую материю. И до чего ж ей обидно было, не передать!

Откуда Нюрке знать, что материал самый дешевый. Заведующий с Клеопатрой Христофоровной все магазины в городе обошли, все остатки скупили. Они, остатки-то, подешевле. Останется у приказчика от штуки два-три аршина — куда его? Вот и уступают в цене. А Соломону на руку: и дешево, и все куски разных расцветок, казенщиной пахнуть не будет.

А потом дни полетели для Нюрки, как в сказке: то на примерку позовут, то в канцелярию — тетради получать.

А однажды пришел дворник Фома и спросил:

— Которая тут у вас с ребенком?

— Нюра с ребенком, — кивнула головой Клава. — Вон в уголке сидит.

— Ага. Нюра, значит, — Фома почесал пятерней короткую седоватую бородку. — Тогда иди, Нюра, мебель получай.

Мебелью оказалась голубенькая деревянная кроватка с желтыми планками. Для Женьки кроватка.

— Во! — ткнул Фома кроватку жестким пальцем. — Сам сварганил.

— Хорошая! Очень хорошая кроватка! — обрадовалась Нюрка.

— Чего уж там! — отмахнулся Фома. — Пользуйся.

На другой день Нюрку вызвали на примерку. И хоть оба платья были еще на ниточках да на булавках — Зина говорила: «на живульках», — ей было приятно чувствовать на плечах новую красивую одежду. Что платья будут красивые — и Зина и Катя в один голос сказали. А когда платья были уж совсем готовы, Нюрку подвели к большому зеркалу, и она увидела стриженую глазастую девчонку с оттопыренными ушами в красном платье с пояском и белой отделкой. Потом ее одели в цветастое с пышной юбкой. После этого она даже с коротким подолом примирилась.

«Куда ж денешься — не своя воля, — вздохнула Нюрка. — Всем так шьют».

И еще Нюрке чье-то старенькое, серое платьишко подогнали. Сказали, что это рабочее.

А дней через пять в дверь заглянул Генка Тарантул и поманил Нюрку пальцем:

— Иди тебя Фома зовет.

— Зачем?

— Там узнаешь, — Генка таинственно подмигнул и ушел.

Фома по списку заведующего числился дворником. На самом же деле он был и швец и жнец и на дуде игрец. Появился он в детдоме самым странным образом. Ребята говорили — приблудился.

Везли как-то дрова с лесосеки, а на опушке один гуж возьми и порвись. Веревочный гуж был, ну и перетерся. Пробовали ребята свои опояски приспособить — рвутся, хоть плачь. Вот тут и подвернулся Фома. Время хоть и весеннее, а прохладно: он и сидел всей семьей по-цыгански у костра. Семья у Фомы порядочная: одних девчонок пятеро, мал мала меньше, да сам с женой.

Подошел Фома, поглядел на ребячью возню, покряхтел, повздыхал, почесал бороду и молча рассупонил хомут. Снял этот самый гуж порванный и начал концы расплетать да заплетать. Копошится, а сам расспрашивает:

— Чья лошадка-то?

— Наша. Детдомовская.

— Что ж у вас кучер-то лодырь такой? Вся сбруя никудышняя.

— Нет у нас кучера, — отвечают ребята. — Мы сами.

Порасспросил Фома, как да что, а там и гуж готов. Впряг Фома лошадь и скомандовал своей семье:

— Поехали!

Те подхватили узелки и зашагали за Фомой следом.

Приехав, Фома распряг лошадь, свалил дрова и пошел по двору. Облюбовал в конце корпуса закоулок между стеной и забором и опять своим:

— Тут располагайтесь! — а сам пошел заведующего искать.

О чем он говорил с Соломоном в канцелярии, никто не слышал, только стал с тех пор Фома и дворником, и конюхом, и плотником, и стекольщиком, а всю его семью на кухонное довольствие поставили.

На другой день замесил Фома на коняге круг глины с соломой и наделал саману. Пока саман сох, он из дровяных дрючьев дверную да оконную коробки вытесал. Потом, там где в первый день место облюбовал, в закоулке, где угол кирпичного забора и корпус три стены образовали, четвертую стену из самана сложил. Вмазал коробки, навесил дверь, раму связал, крышу покрыл и поселился с семьей в этом, как называли ребята, «корпусе номер два».