Владимир Одноралов - За грибным царем. Рассказы и повесть

Его охватила холодная, как вода, тьма. Он с трудом сделал еще шаг. Казалось, что кто-то мягко упирается ему в грудь - не дает идти. Сердце стучало под самым горлом… Но тьма все же немного рассеялась. Вовка различил часть стены и дверной проем на другую половину здания. Он глянул в самый темный угол - и все! Прямо на него смотрели жуткие золотые глаза. Ноги у него приросли к полу (так во сне бывает), иначе бы он побежал. Ох и взвизгнул он, как три девчонки сразу! А потом засмеялся мелким, как дрожь, смехом и пошел на эти глаза. Он разглядел под ними знакомую сивую бороду.

Сивка вскочил, вспугнутый смехом, и встал.

- Сивка, Сивка, гад ты такой, - выговорил сквозь этот мелкий смех Вовка и попытался обнять козла за шею.

Но Сивка вывернулся, кинулся к выходу и замер там.

- Че-орт! - услышал Вовка Егоркин, кажется, голос.

Вышел на свет и тут почувствовал, как холодно было там, в здании.

Ребята обступили его. Они смеялись почти также, как он там, в темноте, смеялся. А Минтина среди них не было. Сивка же стоял поодаль и обдумывал эту картину.

- Молоток старик! Это по-нашему, - как-то даже с завистью сказал Олег. - Эй, Минтин! Иди глянь на своего черта.

- Да я в уборную тут бегал, - отвечал Минтин из-за дерева.

По улице они шли гурьбой и шумели. А за ними, как привязанный, аккуратными подхалимскими шажками семенил Сивка. Это Олег дал ему попробовать корку от пирога.

Егорка все рассказывал, как он перепугался, когда Вовка закричал и засмеялся не своим голосом, а потом - козлиная рожа из темноты…

А Минтин молчал, молчал и выдал:

- Это черт нарочно тебе Сивку подсунул. Он не любит, когда его не боятся.

- Ага! А когда боятся - любит, - поймал его Витек. - Он к тебе ночью целоваться придет.

- Ну да-а… Я креститься умею, - неуверенно возразил Минтин. - Да их, наверно, и правда нету. Скорее всего…

Во дворе их встретил дядя Вася. Он как раз загонял скотину во двор. Увидел он Вовку, прячущегося за него Сивку, и спросил:

- И где же это вы его обнаружили?

Все загалдели, объясняя где. А тетя Марья сказала:

- Вот, видишь? Без пинков нашли, привели… Всякое животное хорошее обращение понимает.

- А я чего? Против, что ли?.. - сказал дядя Вася. - Лишь бы на людей не кидался. - И отступил, пропуская Сивку в загон, под навес.

- Да, старик. Теперь ты - легенда. Минтин постарается, по всей деревне разнесет, - вздохнув, сказал Олег.

- А, ладно. Главное, мы Сивку домой привели, - ответил Вовка и немного, конечно, соврал.

Рад он был всему происшествию. В том числе и тому, что Витек его зауважал… Ну и тому, что Сивка оказался Сивкой, а не чем-то вроде… Это ведь тоже…

И эту ночь Егорка ночевал с ними вместе. За ужином они договорились, что пойдут завтра на Егоркин сенокос, сгребать сено в копешки. А то отец у него в больнице, а мать не управляется одна.

- Мамка тоже пирогов напечет и шанег, - обещался Егорка. - А ягода у нас на сенокосе какая!..

Когда они совсем улеглись, Егорка зашептал одному только Вовке:

- А знаешь, зачем я закричал? Я ребят звал… на помощь. Не веришь?

- Верю, - сказал Вовка и почувствовал в горле тот самый горячий комочек, который выжимает слезы.

Он знал, что это из-за Егорки. Но почему это так - не знал. И не скоро узнает.

Ах, это как раз тот самый момент, ради которого и протопана «пешки» вся жаркая и пыльная дорога на Елшанку. Всхожу - и прямо на макушку села, которая, собственно, над селом - здесь когда-то стояла неизвестно какого века деревянная церковь, - поднимаюсь я на эту макушку, и с каждым шагом растет передо мной иззелена-синяя Ямантау с шестью своими вершинами, лохматыми, как верблюжьи горбы. И вот вся она передо мной лежит, и синеют по сторонам шиханы, дальние совсем… Высоки они после степи, Ямантау высока, но еще выше - небо, и все оно в живых росчерках ласточек.

И так я вздыхаю, когда вижу это, словно обнимаю вздохом и в себя беру и волнистую лесную ширь, и дымы бань, и ласточек в небе. И такой обнимающий вздох я не от одного себя слышал на этом самом месте… Страна души!

В домике у себя, разувшись, я нетерпеливо жду чайник. Но вот он кипит, вот заваривается, а чай пью, обжигаясь от нетерпения: так хочется в лес!

Появился на стук открываемых ставен подворушник Дружок. Он виляет и хвостом и задом, вьюном вьется, тычется в колени, дурашка! Живет этот пес у семи хозяев сразу, но ребра-то видны, как у всякого подворушника. Зиму он живет тяжело и за лето не успевает отъесться. Но ни к одному хозяину не пристал толком, ни одному то есть не позволил одеть на себя ошейник с цепью. Он брошен прежним хозяином давно и давно раскусил жутко трудную прелесть свободы.

Наконец мы шагаем, бежим в лес. А между тем в природе происходит нечто такое… Я от нетерпения многого не замечаю. Чую только тяжкую духоту, как в остывающей бане (даже веником березовым пахнет). Я весело помахиваю корзиной, в которой нож для грибов и на всякий случай штормовка. А Дружок плетется вдруг что-то нерадостно, не так, как я. У меня ума не хватает выйти на взгорок да оглянуться назад, на юго-западный угол. А Дружку-то не надо оглядываться, он шкурой все знает…

И вот что происходит. Есть у нас такой мостик на выходе в лес. Через Ташлинку. Собственно, две доски, переброшенные через порядочный ручей, который и есть Ташлинка. И - перехожу я этот мостик, а Дружок вдруг мнется, ну и всем телом говорит: мол, извини, - и решительно остается на том берегу, и ходу назад, в село. К одному из семи хозяев. С чего бы это он? В лес он ходить любит. И, не вру ни сколько, именно со мной любит в лес ходить… Из-за нетерпения я только рукой ему махнул: а! ладно, мол. Иди себе куда хочешь! А зря…

Зашагал дальше один. Там, на алмалинской дороге, есть осинник. Наверное, его скоро снимет лесхоз, - жаль. В нем такие подосиновики бывают, такие… Но не стану описывать - это произведение искусства, а не грибы.

Я дошел до осинника, нырнул в него, и тут - как шторы упали - так стало сумеречно. Но сразу же попались два пестрых моховика, и я стал остальных разыскивать. Увлекся, а темно, ищется плохо, и тревожно как-то - ни одна птица не пикнет.

Вдруг так рванул ветер, я аж выпрямился! А он как чесанет мои осины вправо да влево, будто гребенкой, будто траву мотает их волнами, - стон идет!

Что такое! Выскочил на дорогу, а над дорогой, над лесом, черная свинья ползет с набрякшими рваными титьками, чуть не по верхушкам леса тащится. И холодом из-под нее сквозит.

Нахлобучиваю скорее штормовку - и домой! Только чувствую - не успеваю, быть мне нынче купаным, крещеным.