Вильмос Корн - Мавр и лондонские грачи

Тогда уж лучше податься в порт грузить ящики. Но когда? После смены? Вечером там не найдешь работы. Да и времени уже не осталось. Мамино рождение послезавтра. Все пропало! Даже пенни нет, чтобы купить ей сладкую булочку. Хотя… Джо полез в карман и нащупал несколько монеток – они ведь сэкономили деньги на омнибусе – за них заплатил незнакомец, этот мистер Мавр. Может быть, он им поможет? У него, конечно, деньги есть. Но просто так пойти и попросить? Они даже не знают, где он живет. Нет! Ничего другого не остается – надо идти к Пэтту и получить обратно задаток за кровать. Сегодня же!

Джо сидел, понурив голову. Получить задаток? Он даже подскочил. Нет! Тогда уж им не видать кровати. Сколько раз, начиная томительно однообразный рабочий день, он подбадривал себя волшебными словами: еще три недели, и заберем кровать… еще две недели… еще пять дней! Кэт и Ричард вместе с ним считали остающиеся дни. Все пропало. Лучше не думать об этом!

Джо скользнул взглядом по грачам. Как жадно они клюют! Он так устал, что почти не ощущал мучительного голода. Голова его вновь склонилась на грудь, и ему опять представилось, как они отправляются к Пэтту за кроватью.

Он, Бекки и Полли. И Робин с ними. Да, Робин в свежеотутюженных брюках. Пэтт говорит: «Так вот какой у вас брат молодец! Красавец. Умница. Да и работяга, видать. Ему можно поверить. Такой не обманет. Заплатит остаток. Не подведет меня».

Робин взвалит кровать на свои широкие плечи и отнесет ее на тележку к Бекки. Потому что Бекки придет с тележкой своих хозяев и с псом Каро. Пусть себе Каро на каждом углу отдыхает на здоровье, и в награду они будут давать ему кусочки хлеба и мяса. Мяса? Откуда? Но Бекки обещала и уж что-нибудь да придумает. А Каро завиляет хвостом. Вот это будет воскресенье! Соседи глаза вытаращат. Дети Клинг купили кровать! Для Мэри – коклюшницы. Гляди-ка!

Джо потер окоченевшие пальцы. Видение исчезло. Когда он открыл глаза, перед ним опять громоздились развалины. В ржавых потеках, бурые от грязи, прорезанные черными трещинами. Какие-то страшные рожи. Очкастый Черт! Вон за тем выступом! Белл заскрежетал желтыми лошадиными зубами, широко раскрыл пасть, схватил Каро, подбросил его в воздух и взмахнул плеткой. И вдруг концом плетки стал чертить какие-то знаки на стене. Двойку и затем ноль. Вот двойка обратилась в пятерку. Пятьдесят шиллингов… пятьдесят. Джо вскрикнул. Хотел бежать, споткнулся, упал и так и остался лежать. На него посыпалась штукатурка. Он уткнулся лицом в щебень. Лежать, спать, ни о чем не думать…

В ушах все еще звенел собственный крик. И сердце бешено колотилось. Пятьдесят! Пятьдесят шиллингов. Как же это… « Всего пятьдесят, – прошептала мама, когда они вместе возвращались домой. – Всего пятьдесят!» И засмеялась при этом. Засмеялась! Джо ясно слышал. Тихонько так засмеялась. И смех у нее был странный, жуткий. Как у бедной Энн. Проходишь мимо ее окна и слышишь, как она с кем-то разговаривает, а в комнате нет никого. Помешалась она. Ребенок у нее утонул в канале.

А мама? Смех у нее был точно такой. Нет… нет… нет!

Джо, дико озираясь, вскочил. «Не хочу!» Да и не такой это был смех, вовсе не такой. «Мой маленький», – сказала она. Нежно, как всегда. Лучше его мамы нет ни у кого.

Оглядевшись, Джо увидел кое-как заколоченную досками дверь, проскользнул в дом и уселся на ступеньки лестницы. Из подвала несло затхлостью и прелью. Джо прислонился головой к влажной стене. Уж не крыса ли пялится на него из угла? Он с отвращением отвернулся, встать у него недостало сил. Потом все же опять взглянул – крыса исчезла. Но глаза преследовали его. «Крысиные глаза у вашего надзирателя!» – как-то сказал ему Робин. Джо казалось, что он слышит голос взбешенного Белла: «Я из тебя котлету сделаю, собачье отродье!»

Это его-то дорогую, любимую маму он назвал собакой! Джо представил себе, как она ночью лежит на полу рядом с Лисси и Дороти. Иногда мама стонала, тихо, чтобы не разбудить детей. А когда он приподнимался в своем углу и глядел на нее, она прикладывала палец к губам. Как-то раз она сказала ему, как взрослому: «Не тревожься, если я стану стонать. Ничего со мной страшного нет. Просто плохо едим. А маленький – он ведь растет и хочет появиться на свет».

Если бы это был братец! Джо вновь предался мечтам. Как бы ему хотелось иметь маленького братца! Он бы играл с ним. Да еще как! Показал бы ему все самое хорошее, что есть на свете: пустошь с белыми деревьями, чаек, пароходы на большой реке. Научил бы его читать, показал бы, как насаживают веретена. И как нитки присучивать, чтобы они при намотке сразу не обрывались. Джо сам хорошо все это умел. Он и Кэт показывал, и Сэлли, и Ричарду, и другим. Такого малыша, который только жить начинает, надо многому научить, он же ничегошеньки еще не знает.

Малыш, конечно, будет спать с мамой на кровати. А Лисси, как спала, так пусть и спит в своем ящике. Мама наверняка скажет: «Ну теперь я скоро совсем поправлюсь. Как это вы сумели – такую великолепную кровать!»

Кровать и вправду великолепная. «Красное дерево, – сказал старьевщик. – Шишечки я вам подарю, можете привернуть их к спинкам. Знаете, как это будет красиво! А эти два-три пятна ничего не стоит вывести». – «Мы их отчистим», – тотчас заверила Бекки. Рядом с кроватью лежало коричневое шерстяное одеяло. «Оно идет с кроватью?» – робко спросила Бекки. «Разумеется. Все сюда входит. Шерстяное одеяло включительно. Если его простирнуть, будет как новое», – сказал Пэтт и ловко подвернул истрепавшееся место. Быстроглазая Бекки давно уже его приметила, но шепнула: «Оставь, это ничего. Я подошью край, и он пойдет к ногам. Будет незаметно!» Она нарочно понизила голос, чтобы Пэтт, видя, что дело идет на лад, не запросил слишком дорого. Но маленький человечек все же услышал. Потирая руки, он затараторил: «А какое теплое-то – чистая шерсть! Да, это тебе не бумага. Такую роскошь могут себе позволить только богачи. А теперь вот ваша мама. Подушку вы ведь тоже возьмете? Как можно без подушки! Она пуховая. Три шиллинга, отдаю почти задаром». Бекки вытащила несколько перышек из подушки и, набравшись храбрости, возразила: «Это не пух… да и сатин совсем старенький, светится насквозь». Все, чтобы он сбавил цену. О, Бекки умела торговаться! Пэтт надул щеки. «Вот как? Не пух? Ну что ж, значит, не пуховая! Гм… гм… женщины в этом больше смыслят. Э, дам вам подушку в придачу, чтоб вашей маме лучше спалось. Все за ту же цену. Тридцать шиллингов. Уж такой я человек!» И потом они уплатили. Уйму денег. А когда вышли на улицу, так и прыснули. Они просто помирали со смеху: Бекки – и вдруг женщина!

Наконец сон окутал горевшую, как в лихорадке, голову Джо. Разбудил его чей-то добродушно-ворчливый голос.