Леонид Фролов - Жемчуг северных рек [Рассказы и повесть]

— Тиша, ты рассупонь сначала, — подсказала Павла Ивановна.

Тишка недоумевающе пожал плечами, и Павла Ивановна, посмеиваясь, поплыла к нему от костра, вытягивая вперёд руки, будто нащупывая ими дорогу.

— Тиша, да вот же, — сказала она и сунулась худыми, сморщенными пальцами к хомуту. — Вот она, супонь.

Не прилагая никаких усилий, Павла Ивановна раздёрнула петлю из верёвочки, стягивающей под шеей лошади деревянные створки хомута. Они освобождение раздались вширь, гужи сразу ослабли, дуга чуть ли не сама вывалилась из них. Павла Ивановна легко развязала чересседельник, поддерживающий оглобли на заданном уровне. Они упали на землю. Теперь лошадь уже была сама по себе, без волокуш. Оставалось снять с неё хомут и седёлко. Ну. чтобы снять седёлко, не надо быть мудрецом. Расстегнул ремень, опоясывающий живот Карюхи, и седёлко на крупе лошади, как не приколотая к женскому платью брошка, при ходьбе само сползёт вниз. А хомут Павла Ивановна перевернула на шее лошади деревянными мослами вверх — причём Карюха помогала ей, клонила голову долу, — и он свободно съехал на землю.

— Ну вот, Тишенька, и выпрягли, — подытожила свою работу Павла Ивановна, расправила у лошади гриву и неожиданно всплеснула руками: — Ну, а седёлко-то пошто не снял?

— Само съедет…

— Да где съедет-то? В чистом поле? Так, смотри, потеряешь его — нового не дадут…

Тишка обескураженно кинулся снимать седёлко, но оно было высоко, и его можно было лишь стянуть за ремень.

Павла Ивановна ласково засмеялась:

— Ростом не вышел, работничек. — Она подлетела к Тишке, сняла седёлко с крупа лошади и оглянулась.

Ребята уже копошились вокруг остальных волокуш. Кто развязывал чересседельник, кто рассупонивал хомут, кто выкачивал дугу из гужей. Им-то было проще: они на конюшне вместе с Зиновием Васильевичем натренировались, когда запрягали лошадей в волокуши, они уже знали предназначение каждого предмета упряжи и умели обходиться с ними.

Ивановна! Готово! — доложился Славка и вытянулся в струночку, будто солдат.

— Ну вот, видите, — похвалила его Павла Ивановна, — на лету схватываете. Прямо-таки заправские конники…

Славик, ликуя, едва ли не привставал на цыпочки. А чего бы ему и хвастаться? Вон Митька Микулин поперёд его выпрягся и уже на лошадь верхом взобрался, а не пыжится, не надувается пузырём. И Володька Воронин Славика обошёл, и он не орёт: «Готово!»

Тишка подвёл лошадь к пеньку — с земли-то ему не запрыгнуть, — взгромоздился на костлявую (хоть Павла Ивановна и уверяла, мя-а-гонькую-у) хребтину Карюхи и почувствовал себя как на колу. На запряжённой в волокушу лошади сидеть, конечно же, проще. Тишка видел, как ездили: ноги упрут в оглоблю, руками схватятся за седёлко — не собьёшь. А тут под ногами пустота, в руках недоуздок, который болтается, совершенно не нужный тебе.

— Ногами лошадь-то обжимай, — посоветовала Павла Ивановна.

Ноги у Тишки дрожали, он что было мочи давил ими бока лошади и по рукам видел, что посинел от натуги.

— Да ты свободней держись, не упадёшь, — успокаивала его Павла Ивановна, беря лошадь под уздцы и ведя её с горки к реке.

Тишка выпустил недоуздок, вцепился руками в гриву. Каждый шаг лошади стоил ему не только нервных мук, но и боли в паху, потому что не хватало силёнок удержаться неподвижным, и он съезжал по спине лошади вперёд, к холке.

— Под горку, Тиша, трудно съезжать, — утешала его Павла Ивановна. — Вот на горку — легко.

И всё же, как ни трудно было ему, Тишка оглянулся. Ребята ехали следом за ним. Митька сидел на лошади гоголем и улыбался. А Славка корчился и, держа недоуздок в одной руке, другую, вместо подушки, подсовывал под себя. «И у него трёт», — догадался Тишка. Это его взбодрило — не он один такой неумеха, — Тишка выпрямился, перестал клониться к гриве лошади и неожиданно почувствовал, что так сидеть удобнее. Он даже отыскал левой рукой недоуздок, намотал его на ладонь, прогнул спину назад, и ноги сами заклешнили упругие бока лошади.

— Отпускай, Ивановна, я еду, — возвестил он.

Павла Ивановна отскочила в сторону, и Карюха, выровняв шаг, пошла тропкой, пробитой под взгорком, к водопою. Павла Ивановна не отставала от них. Тишка слышал сзади её взволнованное дыхание.

— Вот видишь, Тиша, — приговаривала она, — всему научиться можно.

Тишка уже смотрел не под ноги, а вперёд. Ему уже не терпелось даже поторопить лошадь, но было жалко Павлу Ивановну, неотставой семенившую сзади: ей-то за лошадью не угнаться.

Мимо прогарцевал, обойдя их, Митька Микулин. Тишка, не в силах сдержать прыти, распиравшей его, подбодрил недоуздком лошадь. Карюха, настороженно прянув ушами, пошла впритрус, но тут же сбавила темп, почувствовав, видно, что Тишка мешком подпрыгивает на её крупе.

— Не всё сразу, Тиша, — услышал он голос Павлы Ивановны. — И то для первого разу хорошо сидишь.

Тишка снова приободрился. Вот погоди, Ивановна, после обеда он будет работать вместо Славки. На запряжённой-то Тишка покажет класс! Уж братцу-то разлюбезному он нос утрёт: Славка полдня проработал, а всё кособенится, будто с полминуты назад на лошадь сел.

Тишка приосанился ещё молодцеватей. Ощущение было такое, что у него вырастают усы и ветер шевелит их, как у Будённого.

Они подъезжали к единственному под Полежаевом месту, где Берёзовка, закругляясь, намыла песчаную отмель. Вода здесь уже не казалась чайной, она струилась по песочному ложу, омывала серебристые бока обленившихся пескарей, которые сонно таились у дна, скатывалась на повороте в глубокий омут, раздвинувший свои берега широкой чашей. Это было купалище Полежаевской ребятни. На середине омута даже мужиков скрывало «с ручками», а уж Тишка и не пытался нащупать ногами дна, потому что на глубине били ключи и нижний слой воды был холодный, будто в колодце.

Луга в этом месте затянуты не болотной осокой, а тимофеевкой, перемешанной с отцветающим клевером. Здесь и предстояло пасти лошадей.

Тишка пришпорил голыми пятками Карюху, но она не ворохнулась, только навострила уши, сохраняя прежний размеренный шаг.

— Карюха, быстрее! — взмолился он.

Митька Микулин был уже на берегу омута. Тишке не хотелось от него отставать, когда тот будет съезжать в воду.

Митька, слава богу, чего-то замешкался. Он вроде бы даже перебросился с кем-то словом, оглянулся на вытянувшихся цепочкой всадников.

Тропка наконец выскочила к реке, и Тишка, обомлев, увидел внизу Алика. Алик, закатав штаны, сидел на высушенном солнцем песке.

— Альберт! — закричал восторженно Тишка. — А мы лошадей привели поить!

Алик не удостоил его ответом, даже демонстративно отвернулся к воде.

«Слюнки текут от зависти», — догадался Тишка. Тишку ведь, как воробья, на мякине не проведёшь: он сразу сообразил, что к чему. И то, что Алик завидует ему, сидящему верхом на лошади, бескрылого Тишку одарило широкими крыльями. Ещё позавчера Тишка был у Алика на побегушках и от Алика зависело, дадут ему вскарабкаться на качели, дадут заглянуть в подзорную трубу или не дадут. А сегодня Тишка на равных со всеми, сегодня после обеда он, вместо Славки, будет даже траву возить. Знай, Аличек, наших!