Эльвира Смелик - Нарисуй ее тень

Метельков оглянулся на окно, вздохнул и предложил:

– А может, совсем сроем? Тут невысоко, и никто не увидит.

И уже потянулся к ручке, открывающей раму.

Костя хмыкнул. Смешно. И тупо.

– А дальше что?

– Погуляем. В кино можно, – неуверенно проговорил Метельков, как будто девушку на свидание приглашал.

– А к концу уроков вернемся, чтобы твою маму на машине встретить?

Глаза Лёхи вспыхнули протестующим огнем.

– На фиг! Пошла она. Весь мозг уже вынесла. «Туда не ходи, с этим не связывайся. Уроки учи. Я тебе репетитора по математике нашла. Два раза в неделю на июнь-июль. Надо еще по английскому подходящие курсы поискать. Делай так, как я тебе говорю. Я лучше тебя знаю», – без пауз вылетало из Метелькова. – Не могу больше. Достала. Пусть тут хоть весь день караулит. Не буду я возвращаться.

Костя мог сказать: «Лёх, я тебя понимаю. Очень даже хорошо понимаю. Можешь не объяснять». Только…

– Метла, а дальше-то что? Совсем домой не пойдешь?

Лёха вскинулся. Кажется, собирался гордо выкрикнуть: «Да! Ни за что!» Но уже через секунду опять сник, огонь в глазах потух, словно Костя не вопрос задал, а снял со стены огнетушитель, нажал на рычаг и – прямо однокласснику в физиономию.

До того тоже наконец дошло: вот побегают они сейчас, поиграют в свободу, а вечерком огребут за это по полной. Потому что не смогут жить на улице. Домашние они, неприспособленные, зависимые. Хоть и не видно привязи, а держит надежно. Если не клетка, то веревочка на лапке.

Метельков посмотрел исподлобья и спросил. О том, о чем Костя никак не ожидал:

– Слышь, Костян. А та картинка ВКонтакте. Она про это? Да?

Уши стали медленно наливаться жаром.

И чего Костя так смутился? Будто Лёха застал его за чем-то таким, что для чужих глаз не предназначалось.

Удалить надо этот рисунок, и Костя удалит при первой же возможности. Но не прямо же сейчас, перед Метельковым.

Сестра из приемного покоя спросила у Инны Владимировны:

– Не выписали еще Самойлову-то?

– Нет пока, – раздраженно отозвалась Баринова. Не радовало ее лишнее упоминание об этой семейке. – Но скоро уже.

– Я так поняла, – продолжила медсестра, не заметив недовольства Инны Владимировны, – что они втроем живут. Мать, дочь и сын. И больше никого. Как же дети одни-то справляются столько времени? Или с ними все-таки есть кто-то?

Баринова с трудом сдержала новую волну раздражения.

Кто-то? Костя с ними. Ее Костя.

Или не ее уже?

Почти не разговаривает с матерью. Хотя не игнорирует демонстративно, не хранит целыми днями гордое независимое молчание, но отвечает коротко и односложно. Со всем соглашается, но такое чувство, будто не всегда слышит, о чем идет речь. Лишь бы не спорить, не объясняться. Лишь бы мама поскорее отвязалась. От этого дома неуютно и как-то студено. Так бывает по осени. На улице уже зябко, а отопление еще не включили. Вот и в квартире – вроде и не холодно, но и тепла нет.

Баринова задумалась о своем и тоже не слышала, что там медсестра бормочет. А та не думала останавливаться.

– Хотя девочка-то уже большая. Но мне кажется, еще школьница.

– Нет, – отрезала Инна Владимировна. – В колледже учится.

Медсестра не удивилась, откуда завотделением известны такие подробности. Не обратила внимания, но зато заинтересованно уточнила:

– Значит, ей уже восемнадцать?

– Вроде нет еще.

Да и какая разница? Словно к совершеннолетию обязательно прилагается стабильный финансовый доход и большой жизненный опыт. Ни ума, ни умения. Только одно хорошо получается: перед мужиками хвостом вертеть да за чужой счет жить. Что до восемнадцати, что после.

– А вообще удивительно, – с осуждением проговорила медсестра. – Никого даже не интересует, как они одни живут. Может, у них и денег-то нет. И есть нечего. Ведь даже взрослые дети сейчас такие неприспособленные. Привыкли, что все за них делают, а сами и готовить не знают как, и стирать, например. Или разве станут они без присмотра родителей уроки делать? Да просто в школу не пойдут.

Кто с них спросит? Кричат, кричат везде о защите детей, а на подобные ситуации даже внимания не обращают. А почему бы таким вот не помочь, пока мать у них в больнице?

– Действительно, – согласилась Инна Владимировна. – Никому дела нет. – Задумалась на мгновение. – А кто, интересно, подобными вещами занимается?

Медсестра тоже задумалась.

– Ну-у, я не уверена. Может, отдел социальной защиты, который всякие пособия назначает. – Она тут же сама засомневалась, оттопырила нижнюю губу, нахмурилась, словно озадаченный ребенок. – Или нет! Скорее всего органы опеки. Они детьми занимаются. Проверяют, как те живут, не обделили бы их. Помню, знакомые квартиру продавали, так разрешение в опеке брали, что права на собственность у детей соблюдены. Вот морока-то с ними была.

– Понятно, – сочувственно кивнула Инна Владимировна.

Женя опять позвонила сама.

– Кость, – только и успела сказать, а Косте уже стало не по себе от того, как она произнесла его имя. Столько всего уместилось в нескольких звуках.

– Что-то случилось?

– Я… не…

Женька явно не могла подобрать слова, пробовала то одно, то другое, но они не складывались, не получалась фраза. Или она звучала столь ужасно, что ее не удавалось выговорить?

– Так! – подвел итог Костя бесплодным Жениным попыткам. – Я сейчас приеду. Жди!

Видя лицо собеседника, веря, что ты точно не один, может, лучше выйдет.

Женя выдохнула в трубку что-то невнятное.

Костя выскочил из квартиры и рванул к остановке. Пока ехал на автобусе, много всего передумал, перебирал версии: что там могло у Самойловых случиться? Иногда мысли забегали слишком далеко, до самого страшного. А вдруг Женькиной маме стало плохо и…

Нет. Костя останавливал себя. Эту мысль лучше не заканчивать. Потому что быть такого не могло. Ни за что.

Женя открыла дверь, Костя торопливо скользнул по девушке внимательным взглядом. Чисто внешне вроде бы все с ней в порядке. Ну разве лицо встревоженное и растерянное как никогда.

Через открытую дверь в материнскую комнату Костя увидел Илюшку. Тот, совершенно обычный, спокойный, смотрел телевизор. Хотел пройти к нему, но Женя остановила, увела на кухню, закрыла дверь, а вот говорить не спешила.

– Рассказывай! – решительно потребовал Костя.

Женя зачем-то взяла тарелку с кухонного стола, секунду подержала в руках, поставила на место и только тогда произнесла, почти не разлепляя губ:

– К нам из опеки приходили.

– Зачем? – Костя, честно, очень удивился и отчасти успокоился: никому не хуже, никто не умер.

Подумаешь, какая-то опека! Что в ней ужасного?

А Женя будто и не услышала его вопрос, говорила дальше: