Владимир Добряков - Две строки до востребования

Аркадий Федорович смолк.

— Что скажете? — спросил он.

Костя сказал просто:

— Я хочу в этот поход. — Сейчас Костя был абсолютно искренен. Все прелести моря вдруг потускнели, потеряли цену.

Лидия Ивановна, и сама с интересом слушавшая мужа, поняла, что «сражение» ею проиграно. Но почему-то не очень огорчилась. Все же она была педагог и видеть в таком путешествии лишь донкихотство и мальчишество не могла. Просто все это так неожиданно. Как снег на голову. Возможно, Аркадий и прав. Наверное, прав. Он ведь и сам как большой ребенок. Придумает что-то, глаза разгорятся — не остановишь. Что ж, пусть идут.

— А ведь я уже билеты на самолет завтра собиралась заказывать, — словно оправдываясь, проговорила она.

— И закажи. На себя и Леночку. И летите спокойно, отдыхайте.

И тут случилось то, чего и ожидать никто не ожидал. У Леночки задрожали губы, и она плаксиво, совсем как малый ребенок, протянула:

— И я хочу в поход.

В таких случаях говорят: «наступило минутное замешательство».

Лидия Ивановна совершенно растерялась — столько тоски и просьбы слышалось в голосе дочери.

И Косте было жалко сестренку. Но при чем тут жалость, если речь идет о трудном мужском походе! Разве девчонке — да такой еще малявке — это под силу?

Но отец неожиданно спросил:

— А ты могла бы вместе с нами прошагать семь километров?

— А это сколько? — уже без слез в голосе осведомилась дочка.

— Сколько?.. До парка, допустим, оттуда до пляжа на реке и обратно.

Костя подозрительно взглянул на отца. Чего это он задумал?.. И Ленка хороша, задавака! Губы оттопырила, усмехнулась:

— До парка, пляжа и обратно? Только и всего!

— Ты еще скажи — до Парижа дойдешь!

Леночка слова брата оставила без внимания: в Париж она пока не собиралась.

— Мы сегодня ходили в парк, потом обратно. Да там сколько бродили. И ничуточки не устала.

— Портфельчик носила! — не унимался Костя. — А тут не портфельчик — рюкзак в десять килограммов.

Посмотрев на жену, Аркадий Федорович развел руками:

— Лида, ты слышишь? Какого рыцаря растим. На девятилетнюю девочку собирается взвалить рюкзак в десять килограммов. Как хочешь, а я решительно за то, чтобы взять дочку в поход. Присутствие женщины всегда облагораживало мужчин.

— Аркадий, — устало сказала Лидия Ивановна, — ты хоть отдаешь отчет, что делаешь?

— Вполне. Не бойся, все будет нормально. А когда вернемся из похода, заберешь детей — и поезжайте себе на море.

— Аркаш, ты все-таки сумасшедший. Я же отпуск согласовала.

— Пересогласуй. Попроси, объясни. Скажи, что у тебя сумасшедший, ненормальный муж. Псих просто, а не муж.

— Господи! Все кверху тормашками!

В холодильнике Гринька обнаружил две пачки пельменей, три бутылки молока, масло, завернутое в бумагу, и кусок докторской колбасы, которую очень любил.

Ну, мать постаралась — столько запасов ему оставила! Еще и кастрюля борща на плите стоит. Наварила. Видно, не прошел даром их шумный утренний разговор — призадумалась. В воскресенье мать пришла лишь под вечер. Гринька и смотреть на нее не хотел. Сидел у телевизора, болел за любимую команду «Торпедо». Так ни слова и не сказали друг другу вечером. Утром она собрала завтрак и сказала, чтобы он вставал и садился есть. А Гринька, лежа на своем диване, и головы не поднял. Пробурчал:

— Есть не буду.

Она подошла, скрестила на груди руки.

— Не будешь, значит. Мать приготовила, согрела, а ты не будешь… — И вдруг сорвалась на крик: — Не жри! Не надо! Мучитель ты! Глядите на него: разговаривать не желает! Да в чем же я перед тобой виноватая? Голодный ходишь? Без штанов, без рубахи? Одет, слава богу, не хуже других всяких.

— На свои одеваюсь, — холодно сказал Гринька. — Алименты отец присылает.

— Еще бы не присылать! Не чей-то сын — его же! Алименты! Накупишься на них! А постирать, сготовить… Ничего не ценишь. А квартира какая! Тепло, сухо, ванная, телевизор…

— Будто в этом дело! — Гринька упорно не поворачивал головы.

— Да чего же тебе еще надо? — Она удивленно уставила на сына зеленые глаза. — Чего еще? Хоромы золотые? Пять комнат?

Гринька откинул одеяло и сел, поставив ноги на солнечные, с облупившейся краской половицы.

— Кончу школу — уйду от тебя.

— Да на все четыре стороны! Хоть руки мне развяжешь!

— Замучилась! Могу и сейчас уйти.

— Не к нему ли?

— Мое дело.

— Э-эх, — шумно вздохнула мать. — Большой ты вырос, а про жизнь ничегошеньки не понимаешь. — Она села рядом и повернула сына к себе лицом. — Порешил, что примет тебя? Глупый. Дурачок ты Иванушка. Не мечтай, не думай. У него своя жизнь, у нас — своя. Вдвоем мы, Гриня, с тобой на этом свете. И мамушка оставила нас. — Валентина заплакала, и он почувствовал, как теплая слеза покатилась по его плечу.

— Сама завтракать позвала, а теперь сидишь. — Гринька вывернулся из-под руки матери и пошел умываться.

За столом, отрезав кусок булки, он все же не вытерпел и сказал:

— А зачем отец фотографии свои присылал?

— Вспомнил! Когда это было?

— Но ведь было.

— Да быльем поросло.

— Зачем глаза-то проколола?

— Мало! Кислотой бы глаза его бесстыжие выжечь надо!.. Да что говорить-тужить о нем. Давно выбросила из сердца.

— Ты выбросила. Тебе что! Познакомилась со всякими… Теперь отец тебе не нужен. И я не нужен.

— Да полно, Гриня, — с укором сказала мать. — Зачем про себя-то так?

— А разве не говорила, что по рукам-ногам связал тебя?

— Под горячую руку, значит. Чего не скажешь в сердцах.

Обиды Гринька помнил крепко. Сказал, раздув ноздри:

— А это тоже под горячую руку? Обещала кино прийти смотреть? Жду, жду как дурак, — нету. Иду домой, переживаю: что с тобой, почему не пришла? И пожалуйте — рассиживает со своим… знакомым. Записку даже не подняла, не почитала. А для этого, своего, и платье нарядное надела.

— Обиделся, значит? — усмехнулась мать. — Кином попрекнул! А того не подумал, что, может, судьба моя решается? Может, этого человека все годы я ждала.

— Много у тебя этих человеков, — жестко сказал Гринька. И добавил: — Время только теряешь. Шла бы лучше учиться!

— Спятил! Заладил, как и отец: учиться, учиться!

Гринька посветлел лицом, было приятно, что они с отцом одинаково упрямые.

— Ты что же, поженишься на этом… знакомом? — спросил он.

— Замуж?.. — Валентина вытянула белую полноватую руку — будто уже видела на своем ровном пальце золотое обручальное кольцо. — Как сложится. Могу и выйти. Отцом тебе будет. Семен.

У Гриньки едва не вывалился стакан, оттолкнул его, плеснув на клеенку.

— Если придет он, сюда придет и будет жить… я уйду, Валентина. Увидишь! Есть у меня отец. Свой! А Семенов твоих не надо.

— Паразит ты! — побледнев, крикнула мать. — Весь в отца. Об одном себе думаешь!..