Михаил Самарский - Двенадцать прикосновений к горизонту

– Ты крутой, наверное, там, в Москве? – ухмыльнулся Краб. – Мобильник, походу компьютер дома, игры всякие. Да?

– Ну да, – ответил я как-то виновато, словно я всё это украл у Димки.

– Ясно, – он хлопнул меня по плечу и, сняв с себя куртку, протянул мне: – На, пока накинь на себя. А это что у тебя за коцы? – заметив на моих ногах странную обувку, спросил Димка.

– Мои угги пацаны забрали, а эти коцы, как ты говоришь, тут оставили.

– Переобулись прямо здесь, суки, – рассмеялся Димка. – Ладно, пока надень куртку…

– А как же ты? – говорю.

– Ты за меня не волнуйся. – Он снова ударил меня в плечо. – Посидите тут с Танюхой, я схожу что-нибудь поищу тебе из шмоток. Крутых не обещаю, но хоть не замёрзнешь.

Таня уселась на какой-то ящик, прижалась к собаке и, обращаясь к ней, приказала: «Сидеть смирно, Кролик!». Заметив рядом со мной книги, она спросила:

– А это что у тебя за книги? Где ты их нашёл?

– Почему нашёл? – улыбнулся я. – Это мои. Эти, как их… грабители… почему-то выбросили их. Они у меня в рюкзаке лежали. Хочешь, вот эти две подарю?

– Не хочу.

– Почему? – удивлённо спросил я. – Ты не любишь книги?

– Люблю.

– А почему тогда отказываешься?

– Потому что они, наверное, неинтересные, вот их и выбросили, – тут же сделала вывод Танюха.

– Это ещё почему? Как они могли сразу определить, интересные или нет? Они что, читали тут под дверью, думаешь?

– А там картинки есть? – спросила Танюха.

– Нет.

– Ну вот видишь, значит, неинтересные.

– Тань, хорошая книга может быть и без картинок.

– Обманываешь. Так не бывает…

– Ну ладно, – согласился я. – Будь по-твоему…

Какое-то время мы сидели молча. Затем девчонка тихо спросила:

– А ты Красную площадь видел?

– Видел, – отвечаю, плотнее укутываясь в Димкину куртку.

– Красивая?

– Очень.

– У нас, когда телевизор был, я смотрела парад…

– А сейчас что, нет телевизора? – спросил я.

– Нет, у бабушки сейчас вообще ничего нет. Она много водки пьёт, Димка говорит: потому ничего и нет. Раньше дедушка был жив, он ей не разрешал пить водку. Дед умер летом…

– А кто же вам готовит, стирает, убирает? – спросил я.

– Готовит Димка, а стираем я или бабушка… когда она трезвая. Убираем все вместе или я одна. И готовить я пробовала, но у меня почему-то не получается. Всё время яичница подгорает. Димка запретил мне готовить. Сказал, чтобы я не портила продукты.

– А где вы деньги берёте? – я думал, что Танька скажет: крадём. Но ошибся.

– Зарабатываем, – ответила девочка.

– Чем? – удивился я. – А сколько Диме лет?

– Двенадцать…

Меня словно по голове чем-то стукнули. Двенадцать. Почему это число всё время преследует меня? Двенадцать. Машка живёт на двенадцатом этаже, и номер дома, где мы должны были встретиться, тоже двенадцатый. Какая-то мистика.

– Так чем вы зарабатываете? – повторил я вопрос.

– Димка скульптуры делает из старой мебели.

– Это ещё как? – изумившись, спросил я.

– Мы с мусорных баков собираем всякие предметы, а Димка потом из них делает прикольные штуки. Люди покупают, мы же недорого продаём. Сегодня вот продали скульптуру «Дед Мороз». Мужик за пятьсот рублей купил. Повезло. Сегодня Новый год. Димка пообещал мне торт купить. Ты любишь торты?

– Люблю, – отвечаю.

– Я тоже люблю. Такая вкуснятина! Мама раньше нам всегда покупала. Мама у нас была богатая, у неё всегда деньги были. Жалко, что её в тюрьму посадили. Это всё менты виноваты. – Девчонка тяжело, по-взрослому вздохнула. – Димка говорит, если бы не менты, мы бы жили хорошо. А ещё он мечтает стать художником. У нас в соседнем подъезде настоящий художник живёт. Егорычем зовут. Он такие красивые картины рисует, если бы ты видел. Замки разные, реки, озёра. Церкви. Ты видел у нас на центральном рынке храм? Красивый такой. Он и его нарисовал…

– Не видел, – признался я.

– Ты что, ни разу в Ростове не был? – удивлённо спросила девочка.

– Был, но с родителями, мы в Сочи ехали и здесь ночевали…

– И не заехали в церковь? Мимо проехали?

– Так получилось, – виновато ответил я.

– Это плохо. Наша бабушка говорит: мимо храма проходить нельзя. Она когда едет в церковь, всегда меня берёт с собой. Я и креститься научилась. Хочешь, покажу? Смотри! – Танька, не дожидаясь ответа, перекрестилась и посоветовала мне: – Ты тоже перекрестись!

– Зачем? – спросил я, но, чтобы не обижать девочку, всё же сделал это.

– Как зачем? – удивилась Танька. – Чтобы больше не попадать в беду. Ты, наверное, вообще не крестишься?

– Ну… редко очень, – признался я.

– Вот видишь! – радостно воскликнула Танька. – Потому тебя и ограбили. Художник наш тоже постоянно крестится. Ты знаешь, чем он рисует?

– Чем? – спросил я с любопытством, предполагая какой-нибудь фантастический ответ, но ошибся.

– Маслом. Не веришь?

– Ну почему же не верю? – усмехнулся я, разочарованный ответом. Зато следующее заявление девчонки рассмешило меня до слёз.

– Оно такое вкусное…

– Что? Что вкусное? – Я оцепенел, представив Таньку жующей краску. – Вы что, краску ели?

– Ты что, Миша? – фыркнула Танька. – Кто же краску ест?

– Так ты же сама говоришь…

– Я говорю: масло, – перебила меня девчонка. – Ты что, глухой, что ли?

– А-а, масло, – сообразил я.

– Да, масло. Льняное. У него целая банка его. Такая большущая. Нам когда дома не на чем жарить яичницу или картошку, Димка идёт к Егорычу и отливает немного масла.

– Разве оно съедобное? – удивился я.

– Конечно, съедобное, – рассмеялась Танька. – Ты не пробовал?

– Не-а.

– Зря, – сказала Танька. – Попробуй как-нибудь. У тебя есть знакомые художники?

– Есть, – кивнул я.

– Вот и хорошо, когда у тебя не будет семечкового масла, ну… этого, как его…

– Что за семечковое?

– Ну, вот как-то оно называется…

– Подсолнечное? – подсказал я.

– Точно, – хихикнула моя собеседница, – я всё время забываю, как оно называется. Так вот, если у тебя закончится это масло, ты попроси у художника льняного и пожарь картошку. Не пожалеешь. Лучше, чем картина, зуб даю…

Танька так смешно произнесла свою клятву «зуб даю», что я не выдержал и рассмеялся, вспомнив Андрея-барсеточника. Тот тоже так говорил, но его «клятва» звучала совсем не смешно. А тут…

– Ты чего? – насупилась Танька. – Не веришь, что ли?

– Верю, верю, – успокоил я девчонку.

– А чего ржёшь тогда, как конь бургудонский?

Я снова стал смеяться. Это не девчонка, а какая-то маленькая жена юмориста Петросяна. Как скажет что-нибудь – хоть стой, хоть падай.

– Танька, что у тебя за слова такие? Какой, ты говоришь, конь? – утирая слезу, переспросил я.

– Бургудонский. Не слышал, что ли?

– Не слышал, – замотал я головой. – Ты не обижайся, я не над тобой смеюсь. Просто слова смешные.