Владимир Добряков - Взлетная полоса

— Товарищ командир, рядовой запаса Сомов явился по вашему приказанию!

— Вольно, — без улыбки сказал отец. — Сынок, двадцать один тебе. В такие годы полагается на свои жить.

— Батя, вот на работу устроюсь…

— О том и говорю.

— Между прочим, после армии полагается три месяца законного отпуска.

— Так уж обязательно и три месяца?

— Присмотреться надо, прикинуть, взвесить.

— Пока к ресторанам больше присматриваешься… Раиса, так и быть, выдай ему трешку… Почему бы не пойти куда-нибудь в автохозяйство? Дело знакомое, в армии водил машину. Заработки приличные. А желание будет — поступишь на вечернее отделение института.

— Можно, конечно, и туда, — легко согласился Валера и, взяв деньги, шевельнул в улыбке усами. — Считайте, что в долг беру. А не подкинете по такому случаю еще пару рубликов?

— Хватит, хватит, — сказал отец. — Опять небось в ресторан? С алкашами своими…

— Батя, чего же всех «алкашами» крестить! Приличные ребята.

— Знаю этих приличных! Нет чтобы Галю пригласить.

— Не исключена и такая возможность.

— Возможность! — Отец покривил губы. — Ты сначала прощения у нее выпроси.

Брат самодовольно усмехнулся.

— Это нам, бывалым десантникам, раз плюнуть!

— Слушай, бывалый!.. — Отец, багровея, приподнялся с кресла. — Если в таком тоне посмеешь говорить о Гале, то… не посмотрю, что полтораста килограммов жмешь…

— Отец, все понял, — миролюбиво сказал Валера и приподнял кепку. — Спасибо за доллары. Испаряюсь…

Из этого разговора я так и не понял, как же на самом деле Валера относится к Гале. Неужели и правда воображает, что стоит шевельнуть пальцем, как она все забудет и побежит к нему? А если это лишь слова?..

Я с нетерпением ожидал письма Нади. История Гали и брата вряд ли оставила ее равнодушной. Интересно, что она думает об этом?

Но прежде Надиного я получил другое письмо. Вернее, не я, а Валера. Я лишь достал его из почтового ящика, когда возвращался из школы. Письмо было из того города, в котором проходил службу Валера. Я сразу почувствовал запах, исходивший от конверта. Поднес к носу — точно: пахнет духами. Какие могут быть сомнения — письмо от девушки. Не здесь ли разгадка нового отношения брата к Гале?

Я даже на свет посмотрел конверт, будто мог что-нибудь различить сквозь плотную бумагу.

Держа письмо за уголок, я открыл ключом дверь и вошел в комнату. Валера гладил на кухне брюки. С широкой спиной, в полосатых сиреневых трусах и отцовых шлепанцах без задников, он выглядел смешным и домашним. И зачем только пришло это письмо? Выгладил бы сейчас свои брюки, надел чистую сорочку, красивый галстук и отправился на свидание с Галей. Как было бы хорошо! Так нет, это дурацкое письмо! Спрятать бы его на день или два…

— Что за письмо? — спросил брат. — Не мне?

— Пляши, — невесело сказал я. — Духами пахнет.

— Э, разговорчики! — Валера шмякнул утюг на подставку и поспешно забрал письмо. Тоже понюхал его и, улыбаясь, сокрушенно покрутил головой. — Ну, Наташка! Ну, чертовочка! — Он распечатал конверт и достал листок почтовой бумаги, с голубым цветочком в левом углу.

Смотреть, как брат читает письмо и улыбается (даже нос его, большой, с горбинкой, нависший над пшеничными усами, сморщился от удовольствия), мне было неприятно. Раздевшись, я ушел в свою комнату.

Вечером того же дня в тайнике под эстрадой я нашел Надино письмо. Написанное на простой бумаге, без цветочков, не пахнувшее духами, оно от этого было мне еще дороже.

Шестое письмо Нади. «Здравствуй, мой друг! Какое прекрасное местоимение «мой»! Не чей-то, а мой! (Понимаешь, с какой ужасной собственницей имеешь дело!) Мой друг, когда-то я предложила отвечать на письма через неделю. Тогда это казалось нормальным сроком. А теперь (может, потому, что не стало бабушки, ушли заботы и вечные тревоги за нее), теперь твои письма стали такими необходимыми, что недельный перерыв кажется слишком долгим. И я придумала: если кто-то из нас «без очереди» напишет письмо, то на крайней доске эстрады пусть поставит мелом крестик. А кто забирает письмо, крестик сотрет. Плохо, скажешь, придумала? (Вот с какой хвастунишкой столкнулся! Привыкай!)

Мой друг! История с твоим братом и Галей взволновала меня. Но почему-то кажется, что все у них в конце концов будет хорошо. Почему? И сама не знаю. Возможно, мы, девчонки, так устроены: мечтаем о счастливом исходе. Хотя ты прав, в жизни много неожиданного и горького. Целиком согласна с тобой: жестоко и несправедливо делать больно человеку… Тем паче, любимому.

Мой друг, а та «красивая девочка», с которой сидишь за партой… Ты в самом деле равнодушен к ней? До свидания. Н. »

В кошельке вместе с письмом лежал и маленький кусочек мела.

Ну и умница же! Я тут же сел к столу (благо к вечеру Валера вновь испарился из дома) и на целой странице клятвенно уверял Надю, что сам я тоже, как ни странно, ужасный собственник и что местоимение «моя» — самое лучшее из всех местоимений. Поделился и последними новостями о Валере: «Сегодня он получил письмо от какой-то Наташи. Конверт духами пропах. Мне это особенно не понравилось. Надя, почему ты задаешь странные вопросы о «красивой девочке»? Разве я не писал, что самая умная и самая красивая девочка в Советском Союзе живет в нашем городе и даже в нашем дворе? Номер дома у нее 30, а квартира — 52. До свидания. Тысячу раз твой друг».

Спустившись во двор, где посвистывал холодный ветер, я прошел к эстраде и на крайней доске нарисовал мелом крестик. В темноте он не был заметен, но утром его может увидеть каждый. Увидеть-то может, а догадаться, что обозначает, не дано никому. Только один человек поймет — Надя.

А утром я посмотрел в окно и ахнул — все огромное пространство двора занесено снегом. Вот и зима!

Снег шел весь день. На переменках мы выскакивали на улицу и, шалые от радости, играли в снежки. Казалось, весь город заразился этой веселой игрой. Снежки испятнали бетонные столбы, державшие на вытянутых стрелах троллейбусные провода, стволы деревьев, заборы, спины девчонок.

Снежные нашлепки усеяли и голубые доски дворовой эстрады. Но я все же отыскал глазами белый крохотный крестик и снова порадовался Надиной выдумке.

Крестик на следующее утро исчез. В этот день в снежки уже не играли. Небо очистилось от туч, словно напомнив, какое оно синее и высокое. Молодой снег под лучами солнца блестел ослепительно, было больно смотреть. И мороз покрепчал, пощипывал носы и уши. В кепочке, как два дня назад, не выбежишь.

Настала пора вытаскивать из кладовок санки, лыжи, клюшки. Двор будто исхлестали бичами — во все стороны разбежались лыжные дорожки, а хоккейные шайбы (пока не установили деревянные щиты и не залили лед на площадке) гоняли на каждом подходящем и утрамбованном ногами пятачке.