Владимир Добряков - Взлетная полоса

В среду я не смог, хотя и собирался, побывать у шести школы. Вместе с Олегом Шилиным и преподавателем физкультуры мы на целый час задержались в холле второго этажа, прикидывали, мерили, как лучше устроить мини-стадион для ребятишек, младших классов, — очень для них будет полезно размяться во время переменок.

Освободились лишь в третьем часу. Из школы вышли вместе с Олегом. Он был доволен: не зря потратили и время — нашли в холле удобные места для шведской стенки, каната, бревна, перекладины. Пусть малыши тренируются, будут довольны. В том числе и сестренка Олега, она в третьем классе училась.

— Сейчас приду — отчитаюсь, а то замучила: когда сделаете стадион, когда сделаете? Чемпионкой по гимнастике хочет стать, насмотрелась по телеку. А ты-то еще не доплыл до первого разряда?

— На стометровке двух секунд не хватает, — скромно ответил я и, в свою очередь, тоже поинтересовался его волейбольными успехами. Олег весело присвистнул:

— Волейбол, Боречка, в прошедшем времени. Изменил. Стрельбой из лука увлекся. Вот настоящий спорт! И вообще я, — не без удовольствия добавил Олег, — кажется, не на шутку подстреленный.

— Как это? — не понял я.

— Стрела, Боречка, попала в меня. Вот сюда, — прихлопнул он по нагрудному карману. — Прошла между ребер и… Олег радостно посмотрел на низкое, серое небо, из которого вот-вот посыплет дождик, — и застряла в главном двигателе.

Я наконец смекнул, улыбнулся.

— Понятно. Из нашей школы она?

— Из соседней, шестой.

— Из шестой? — Я даже испугался.

— Оттуда, — кивнул Олег. — Наташа. Комсорг в десятом. Летом в лагере познакомились. Тоже в секцию лучников ходит. Глазищи, Боря! А умна, стройна! Боюсь, всех парней там перестреляет. Сам-то, — усмехаясь, подмигнул Олег, — не раненный? В вашем классе тоже есть девочки со стрелами. Особенно одна, с большими глазами. Круглова, кажется.

— Мы с ней за одной партой сидим, — сказал я.

— Ну поздравляю! Нелегко тебе приходится.

— Да нет, ничего, нормально.

— Железное у тебя сердце.

Я только вздохнул про себя: знал бы председатель учкома! Потом попрощался с ним и, как чувствовал, заторопился домой. Возле тридцатого дома, у Надиного подъезда, стоял автобус с черной каймой, а вокруг толпился народ. Я тотчас со страхом подумал о Надиной бабушке. Так оно и было. Когда я подошел, гроб уже стоял внутри автобуса и кто-то отдавал последние распоряжения. Я успел разглядеть заплаканную Надю и рядом — женщину в темной шали, со скорбным лицом, наверное, ее мать. Увидел венки с бумажными цветами и черными лентами.

Знакомых в нашем городе у Озеровых было немного, и все желающие поехать на кладбище уместились в одном автобусе.

Четверо музыкантов, сгорбленных под сеявшим дождем, подняли трубы, и наш большой двор огласился печальными звуками. Автобус тронулся, медленно поехал, и через несколько минут от нешумной толпы осталось несколько старушек, продолжавших тихую беседу.

Я стоял тут же, намокший, с тяжелым портфелем в руке и до того несчастный, будто умершая Надина бабушка, которую повезли на кладбище, была и моей родной бабушкой.

В тот же день от Валеры пришло письмо, в котором он уведомлял, что на днях выезжает домой. Казалось бы, такое радостное событие, а написал об этом скупо, коротко, без обычных своих шуточек, будто даже и не очень был доволен завтрашней новой жизнью «на гражданке». Топить меня в проруби на этот раз он не собирался, больше беспокоился о своем сером костюме — хорошо ли укрыт, не побила ли моль. И совсем не понравилось мне, что ничего не спросил о Гале. «Хотя, — подумал я, — может, и так все о ней знает из ее писем?..»

Через три дня, в субботу, Галя вернулась из туристической поездки, а в воскресенье была уже у нас и вручала подарки. Мне, правда, привезла не шпагу, а модную вязаную кепку с узеньким козырьком, белым витым шнуром и двумя блестящими пуговицами по бокам. Кепку тут же примерила на мою голову (оказалось, что размер угадала точно) и, отступив на шаг, радостно объявила:

— Очень и очень к лицу! Прямо маршал авиации.

Насчет маршала я не сильно поверил, а вот сама кепка мне понравилась. И мама сказала, что хорошо.

За чаем Галя рассказывала, куда их возили, в каких музеях и театрах побывала, чем кормили и как одеты в Будапеште женщины. А после мама и Галя ушли в другую комнату и, конечно же, говорили о Валере.

Я снова пошел проводить Галю до автобуса. Рассказал, что у Нади умерла бабушка, перед этим долго болела. Сказал, что Надя давно не писала мне, и не знаю, когда теперь напишет. До того ли ей?

— Вы что же, до сих пор не виделись?

— Конечно. И в лицо не знает меня.

— Очень переживаешь?

— Да, очень. — С Галей быть откровенным я не стыдился. — Вот раньше Надя просто нравилась мне, а сейчас… Сейчас даже не знаю… Если бы с ней что-то случилось страшное, я заболел бы. Или, может, даже умер. — Я замолчал, а Галя посмотрела на меня и вздохнула:

— Как это хорошо у вас. Позавидуешь.

Я понял, что она думает о Валерии. И Галя, словно отвечая на мою откровенность, сказала:

— Приезжает Валерий, а ни душе тревожно. Письма его какие-то другие. Не как раньше. Будто чужие. Я это чувствую… Ну ладно! — Она через силу улыбнулась. — Поживем — увидим… Боря, спасибо, что проводил. Вон мой автобус.

Галя уехала. Я остался на темной улице один. И у меня на душе было тревожно. За Галю с братом. За Надю.

Возвращаясь с остановки, я, скорее по привычке, чем надеясь найти письмо, подошел к эстраде, возвышавшейся во мраке темным кубом. Без всякой надежды просунул в щель руку, и сердце сжалось: кошелек, навернутый в прозрачную пленку, лежал на месте.

Пятое письмо Нади. «Здравствуй, мой друг. Четыре дня прошло, как похоронили бабушку. Ты знаешь об этом? Да, ее уже нет. Когда лежала здесь, на столе, неживая, с уставшим и спокойным лицом, она еще была наша. А теперь смотрю на ее пустую кровать, где без сна, задыхаясь, провела она столько ночей, боясь застонать, чтобы никого не потревожить, и понимаю, как стали мы одиноки.

Мне и раньше хотелось, а сейчас особенно, посвятить себя медицине. Дарить людям здоровье, бороться за их жизнь и облегчать страдания — что выше и благородней? Очень хочу стать врачом, хорошим врачом, умелым, понимающим. Только смогу ли?

Я долго не писала тебе. Но теперь ты знаешь причину. До свидания. Напиши мне. В твоих письмах я черпаю силу и бодрость. Н. »

Возвращение брата из армии отметили торжественным семейным ужином. Отец, кажется, превзошел самого себя. В сервизном блюде горкой белел салат оливье, узкую тарелку-селедочницу заполнил паштет его собственного приготовления, а тушеный, со специями кролик источал такой дух, что Валера, втянув носом не меньше четырех литров воздуха, блаженно сказал: