Владимир Добряков - Взлетная полоса

Домой я пришел в самом хорошем настроении. Жаль только, не с кем поделиться новостью. Наде написать про это нельзя — сразу с помощью Лены наведет справки. Гале позвонить бы, но в такое время она на работе. Часы показывали без двадцати четыре.

В кухне пахло сдобным тестом, яблоками. Вот пригласить бы сегодня Галю! Но… об этом надо говорить с братом. А как говорить? Теперь еще и какая-то Вероника появилась у него. Вчера закрылся с аппаратом на кухне и не меньше получаса ворковал с ней.

Обед разогревать я не стал. И времени не хотелось тратить, и наедаться не к чему — вечером столько вкусных вещей будет! Намазав маслом булку, я в одну минуту уничтожил ее, запивая сладким киселем, потом надел синюю куртку, схватил клюшку и побежал во двор — хоть на часик шайбу погонять, пока светло.

Игра шла вовсю. В этот раз и Андрей Смирнов не отсиживался в наблюдающих. Команда, в которой он играл, с большим трудом сдерживала натиск хоккеистов во главе с Валькой Капустиным.

Андрей увидел меня, обрадовался:

— Выручай! Продуваем со страшной силой: три — семь. Как раз одного игрока у нас не хватает.

— Это дело сейчас поправим! — Я покрепче натянул кожаные перчатки и кинулся в гущу схватки.

— Куда, куда приперся! — закричал Валька.

— У них же одного не хватает.

— Мало ли что! Вываливайся!

Я вызывающе усмехнулся:

— Трусишь, значит? Боишься?

— Кого — тебя? Сома сопливого? — Валька длинно сплюнул. — Гляди, сам не испугайся! Становись!

Через минуту, когда я опасно прорвался к воротам, Валька успел зацепить мою ногу клюшкой. Я растянулся на твердом как лед снегу.

— Две минуты штрафа! — твердо сказал Андрей.

— Штрафа тебе! Набрали команду — на ногах не стоят.

— Но это же типичная подножка!

— А ты кто — судья, указывать? Подножка, видишь, ему!

— Конечно! Стопроцентная.

— Чего ерепенишься? — поддержал я Андрея. — Ты, Капуста, зацепил меня клюшкой? Зацепил. А споришь. По правилам надо буллит назначать.

— Ха-ха! — Валька скорчился от смеха, и волосы его, торчавшие из-под шапки, затряслись. — Знатоки! Буллит захотели!

Не известно, чем бы закончилась перепалка, но тут подошел общественник Федор Васильевич и, потирая замерзшие руки, сказал:

— Играете? Молодцы! И кто кого?

— Известно! — Валька выпятил грудь и со смешком кивнул на Андрея. — Несем, как деток! Только успевают складывать.

— Мороз вроде крепче стал. — Федор Васильевич поглядел на синее небо. — Завтра коробку начнем заливать. А сегодня электрический свет должны подключить. Валек, ты уж посмотри за порядком, чтоб лампочки не били. А то какие-то хулиганы в тридцатом доме все лампочки в подъезде пооткручивали.

— Дядь Федь, порядок бу! — Валька сжал кулак и поднял над головой. — Обеспечу! Хулиганов самолично стану наказывать!

Я усмехнулся про себя: «Ну и артист!»

— Так что потерпите немного, — сказал Федор Васильевич. — А когда зальем коробку — играйте на здоровье. Команду собирайте. В соревнованиях на приз «Золотая шайба» участвуйте. Дорога в большой хоккей начинается с дворовой команды…

Пока Федор Васильевич произносил мобилизующую речь, я шепнул Андрею:

— Можешь поздравить — в комсомол приняли.

— Значит, не зря писал рекомендацию. — Андрей пожал мне руку. — Поздравляю! А буллит хорошо бы пробить. Стопроцентный. Только разве докажешь этому хаму!

Действительно, «хаму» доказать было невозможно.

— Пошли вы со своим буллитом! — замахал Валька клюшкой. — Не можете играть, так и скажите: слабаки!

Через несколько минут мы, слабаки, показали себя: одну за другой забросили две шайбы. Игра переменилась. Как и накануне, я был в ударе (снова за голубым стеклом оконной рамы увидел Надино лицо). Мне все удавалось — и передачи, и броски. Валька Капустин начал нервничать. Страсти накалялись. Когда я остановил Вальку силовым приемом, он ударил меня клюшкой по ноге. Я скривился, захромал, но стерпел. Мы еще закинули в ворота шайбу. И тогда Валька выместил злость на Сережке-кисе, который из выгодного положения промазал по воротам. Обругал напарника нехорошим словом и клюшкой мазнул его по лицу. Будто и не сильно мазнул, а красная царапина пересекла Сережкину щеку. Он схватился руками за лицо, заплакал и этим лишь больше разозлил Вальку.

— Перестань! Распустил сопли, как баба!

— Ага, знаешь, как больно…

— Ерунда! Слышал песню: «Трус не играет в хоккей»? Ну-к, покажь, что за рана? — Валька отнял руку Сережки от лица и засмеялся: — Из-за этого реветь! Радоваться должен, если след останется. Какой же хоккеист без шрамов! Саданули, а ты улыбайся… Ну, улыбайся! Не слышишь, что ль, лыбься!

Но бедному Сережке было не до улыбок.

— Кому сказал! — заорал Валька и стукнул клюшкой о землю.

Все смотрели на них и молчали. И я молчал, хотя в груди становилось тесно от волнения и злости. И наконец, не выдержал:

— Чего пристал к нему? Поранил человека, а теперь хочешь, чтобы улыбки строил. Не в цирке ведь.

— Ты, шустряк, захлопни форточку! — Валька свирепо покосился на меня. — У человека настоящий хоккейный характер воспитываю. И дисциплину. Приказал улыбку изобразить — должен подчиниться. А могу приказать, чтоб клюшку поцеловал. Честь ему оказала, боевой след оставила. Пусть в благодарность целует.

Довольный выдумкой, Валька торжествующе оглянулся, однако ни у кого из ребят на лицах одобрения не увидел. Это Вальку не смутило — давно привык поступать так, как взбредет в голову.

— Что, Киса, — вкрадчиво спросил он, — уши заложило? Не слышал, что я сказал? Могу повторить: целуй! — И поднес к Сережкиному лицу широкий конец клюшки, неровно обмотанный изолентой.

Лупоглазый Сережка с недоумением, будто на икону, уставился на косые ряды этой старой, в лохмушках ленты. Царапина на его щеке покраснела еще больше, и мне стало страшно, дыхание перехватило — вдруг обалдевший Сережка в самом деле поцелует клюшку?

— Хватит! — Я оттолкнул Сережку в сторону. — Будто садист. Совесть есть?

И только успел это проговорить — Валька взмахнул клюшкой, и моя, почти новенькая, трехрублевая, от сильного удара переломилась надвое.

Долго, не один месяц и год, вместе со страхом во мне копилась ненависть к Вальке Капустину и обидное, гнетущее чувство своей покорности и бессилия перед ним. Так бы, наверное, со временем это и перегорело во мне, да вот случилась такая минута, будто все вобрала в себя — страх мой, стыд, гнев и отчаянную решимость. Выбросив руку, я рванул к себе Валькину клюшку и что было силы хрястнул по ней каблуком. Результат такой же — два обломка. Длинное перекошенное Валькино лицо стало бледнеть. Он нагнулся и поднял обломок с острым концом, но замахнуться не успел — Андрей выхватил у него палку и сказал сердито: