Юлия Кузнецова - Первая работа. Испания

Потом начался медленный танец, и Бенисьо, не смутившись, приобнял меня за талию. Его невозмутимость поражала. У него был такой вид, будто мы уже встречаемся, нет, женаты три года! Его надо было срочно расшевелить.

Я ткнула его пальцем в грудь, в надпись, белевшую на чёрной футболке.

— «Бенетто́н», — сказала я, — в России тоже есть.

— Надо говорить «Бе́неттон», — поправил он меня.

— А в России говорят так!

— Но ты в Испании!

— Значит, буду звать тебя дон Бенетто́н, — поддразнила я его.

Он засмеялся. Но потом всё-таки снова поправил меня.

Как странно это было! Марина надо мной всё время подшучивала. Над моей серьёзностью. А тут наоборот. Я посмеиваюсь над ним, а он серьёзный, как… как…

— Как называется человек, который с трудом понимает юмор… с которым непросто? — спросила я кокетливо.

— Pesado, — ответил он.

— Погоди, pesar — это «взвешивать», — наморщила лоб я. — То есть это означает «тяжёлый»?

— Я кажусь тебе pesado ? — спросил он с волнением.

— Нет, что ты, — посерьёзнела я. — Расскажи мне про Мадрид. Это красивый город?

— Да. Очень. Как ты, — сказал он, и у меня по спине побежали мурашки.

Никто никогда не говорил мне таких прекрасных вещей! Да ещё и таким славным голосом…

Подошла Марина в сопровождении бородача. Он обнимал её за талию, а она всё хихикала и закатывала глаза. Познакомить нас она не снизошла, но Бенисьо быстро произнёс:

— Рикардо. Мария.

Мы кивнули друг другу. А Бенисьо с напряжением смотрел то на Рикардо, то на меня, словно проверяя: не отобьёт ли меня его друг? Не перетянет ли внимание? А может, он по привычке следил за порядком. Говорят же, что есть люди, на которых профессия накладывает отпечаток.

— Что вы посмотрели в Барселоне? — спросил Рикардо у нас с Мариной.

— Все ночные клубы на первой линии у моря, — жеманно ответила она.

— А я учусь, — смущённо призналась я.

— Молодец, — похвалил Бенисьо, — но так нельзя. Нужно пройтись по музеям.

— Музеям? — с презрением переспросила Марина.

— Ты не любишь музеи? — нахмурился Рикардо.

Она тут же переменилась в лице.

— О нет, нет! Я обожаю музеи! Жить без них не могу!

Тут все засмеялись, даже Бенисьо.

На следующий день Рикардо и Бенисьо повели нас к двум домам, которые спроектировал Антонио Гауди. К неудовольствию Марины, Рикардо приехал на метро, и она долго по-русски возмущалась, «как можно обладать такой тачкой и не кататься на ней». Впрочем, огорчение не мешало ей ослепительно улыбаться испанцу.

Дом Бальо, или Дом Костей, был украшен черепами и костями, которые поддерживали балкончики. И жутко, и красиво. Глазастые балконы напоминали то ли страшных глубоководных рыбин (вспомнился страх на первой встрече с сеньорой Рибаль), то ли напуганного этими самыми рыбами водолаза в маске. Особенно изумляло, что стены дома были покрыты россыпью лазурно-зелёных цветочков и ракушек. Как-то легкомысленно смотрелись они рядом с желтовато-белыми костями, будто высохшими на солнце.

— Есть теория, — сказал Бенисьо, — что вот это… — он указал на цветочки, — это чешуя дракона. А вот те кости с черепами — его жертвы.

— Похоже на сказки Гофмана, — заявила я. — И пугает, и… красиво.

Но Бенисьо то ли не знал, кто такой Гофман, то ли не понял и поэтому промолчал.

«Эй, город! — мысленно позвала я. — Скажи-ка, а Гауди это всё придумал, чтобы изумить народ? Типа как цирк шапито или, там… кунсткамера?»

«Сама ты кунсткамера, — обиделся город, — и мыслишь-то поверхностно!»

«В отличие от некоторых, хоть как-то мыслю», — обиделась и я, краем глаза наблюдая за Мариной.

Рикардо купил себе сэндвич, из которого высовывались тёмно-красные лепестки хамона, и сосредоточенно жевал, разглядывая толпу японских туристов, вооружённую палками для селфи.

Марина подошла к нему, выхватила бутерброд и, откусив кусок, вернула испанцу с победоносным видом. Типа я дракон, а ты — моя жертва. Но Рикардо, кажется, только покоробила такая фамильярность. Он вообще мало обращал внимания на Марину. Хотя на неё, одетую в обтягивающее платье-тельняшку, обращали внимание все. Японцы даже сфотографировали её, как достопримечательность у Дома Костей.

Будь я позлораднее, я бы подумала, что Рикардо страдает по мне. Но видно было, что ему нет дела ни до кого, ни до чего, разве только до сэндвича.

Второй дом был весь какой-то расплывчатый, с кучей пещер вместо балконов. Он назывался Каменоломня или, по-испански, La Pedreira . Бенисьо долго рассказывал нам, как скованный ревматизмом Гауди сидел всё время на берегу моря, с ракушками, и потому все его строения напоминают то песочные замки, то раковины, то рыбьи скелеты. То есть он вдохновлялся тем, что под руку попадалось на пляже.

Мы вошли внутрь Каменоломни. Я задрала голову и увидела, что вместо крыши над нами голубеет небо, похожее на озерцо с плавными очертаниями. Такие рисуют на уроках ИЗО первоклашки. Потом я заметила железные балкончики, похожие на клубки почерневшей и застывшей речной травы, и вообразила на одном из них даму позапрошлого века, которая приветственно помахала бы нам расшитым платком.

Экскурсовод, возглавлявшая группу туристов из Италии, вещала что-то про то, как Гауди любил природу, и про то, что в его творениях не найти ни одной ровной линии, но казалось, что слушать её необязательно. Само жилище, изогнутое, тёмное и таинственное, говорило с нами, нашёптывало: «Подойди, подойди… Посмотри… Разве я стул? Нет, нет… Я волшебное животное. Сядь на меня — унесу в свой мир! Подойди, подойди… Посмотри…» Ручки дверей в этом странном доме напоминали то крылья, то клювы, то хвосты птиц и животных.

Я представляла себе, как Гауди брал в руки кусок дерева или металла, прижимал к уху, вслушиваясь в жизнь внутри, и зажмуривался. А потом надевал очки, доставал инструменты и начинал работать.

— Гауди просил рабочего: «Сядь на стул», — рассказал Бенисьо, — тот садился. И дальше мастер делал спинку и подлокотники. Ты знаешь, что такое подлокотники?

Сначала мне нравилось, что он так много рассказывает. Хотя я понимала далеко не всё. Но восхищалась, что простой полицейский так разбирается в истории и архитектуре. Интересно, мои соотечественники, которые тоже следят за порядком, смогли бы с таким же воодушевлением рассказать о доме-музее Толстого, скажем?

Но потом стало грустно. Бенисьо практически не давал мне вставить ни слова.

«Наверное, это потому что я плохо говорю по-испански», — встревожилась я. Вон Марина только и делает, что болтает с Рикардо, а он знай себе кивает, глазея по сторонам.

Нервозность всё больше овладевала мной. Я попыталась дразниться, называя Бенисьо доном Бенеттоном, и хотя он фыркал в ответ, но продолжал упрямо рассказывать об архитекторе. Я приуныла.