Владимир Разумневич - Степная радуга [Повесть-быль]

— Шалун вы, Ефим Иванович, своими речами девушку в смущение вводите. — Она потупила взор и, поднявшись, краем глаза глянула на Архипа. — Так вы к нам захаживайте, Архип Спиридонович! Желанным гостем будете — хоть дома, хоть в бакалее у папани. Запросто приходите, по-свойски.

Она обхватила кувшин широкими ладонями и раскланялась.

Длинный шлейф платья, дергаясь, пополз по половику к двери.

— Вот это баба! Царица! Жаром от нее так и пышет, — проводив гостью восхищенным взором, произнес Ефим Иванович. — Чует мое сердце, с первого взгляда втюрилась. Глазами-то так и стреляет, так и стреляет. Охотница. За такой взгляд и чарку опрокинуть не грех…

И хозяин полез в шкаф за бутылью.

От назойливых хмельных речей дяди, от запахов самогона и цветочных духов, не выветрившихся еще в комнате, Архипу сделалось не по себе.

За сумрачным окном всхлипнула гармонь, послышались голоса, смех. Архип накинул полушубок на плечи, вышел на крыльцо. Черное небо было густо усыпано звездами. Ни ветра, ни мороза — вечер как по заказу.

На противоположной стороне улицы на чурбане, придвинутом к завалинке скособоченного дома, сидели девки. Возле них франтовато прохаживались молодые люди. Кто-то тихо наигрывал на гармонике, невпопад перебирая лады. Когда подошел Архип, гармонист — чубатый, веселоглазый малый, сидевший в тени, на самом краю чурбана, — широко развернул мехи, вспугнул ночь песней «Когда б имел златые горы…». Пел и играл он неумело, сбивался с темпа.

— А ну, дай-ка мне! Давненько не баловался, — попросил Архип.

— Чей такой? — недружелюбно покосился на него гармонист.

Девки высунули носы из платков, глянули на незнакомца с любопытством. Один из парней — круглолицый, в дорогой казачьей папахе и меховом полушубке — по-приятельски хлопнул Архипа по плечу:

— Это племяш Ефима Иваныча! Вчера из Баку приехал. Наська Вечерина преже всех пронюхала. Видели давеча — как пава расфуфыренная проплыла к Полякову. За версту чует, где женихом пахнет… Ну, как, жених, не приворожила еще тебя богатая невеста?

Архип смолчал. Присел у завалинки, гармонику на колени поставил, ремешок перекинул через плечо, прошелся пальцами по рядам пуговок-ладов. И полилась музыка, сначала тихо, задумчиво, затем — все бурливее, задористей. Девки поближе пересели, оказали почет гармонисту, а одна из них — невысоконькая, голубоглазая, с лицом по-детски припухлым, ясным — спросила нерешительно:

— Вальс играть можете?

— Для тебя, красавица, с превеликим удовольствием!

Архип оборвал прежнюю мелодию и завел «На сопках Маньчжурии».

Закружились пары в темноте, заскользили валенки по притоптанному снегу на пятачке перед домом. Архип припал ухом к гармошке, кудри свесил, замахал головой в такт вальса и еще отчаянней ударил по ладам.

— Пошла плясать деревня! — озорно крикнул парень в казачьей папахе.

Толкнув соседку плечом, он врезался в толпу танцующих, запрыгал по-козлиному. Потом подскочил к голубоглазой, по просьбе которой Архип играл вальс, и подставил ей подножку. Девушка споткнулась, со всего разлета ухнулась под ноги кавалеру, испуганно взвизгнула. Парень в папахе стянул с упавшей валенок и торжествующе помахал им над головой. Валенок был старый, потертый, с кожаным задником.

— Попляши теперь передо мной, босячка! — потребовал парень, заливаясь дурашливым смешком.

Девушка прыгала на одной ноге и не могла дотянуться до валенка. Парень перекидывал его из руки в руку, отскакивал в сторону.

Музыка оборвалась. Архип отдал гармошку чубатому, поднялся и, приблизившись к обидчику, выхватил у него валенок, сказал с угрозой в голосе:

— Извинись перед девушкой сейчас же! Ну!

— Ишь какой жалостливый…

— Кому говорю! Не то… — Архип сжал кулаки.

— Нашел за кого заступиться, — презрительно фыркнул тот, — за голодраную Дуньку…

Архип ухватил его за отворот полушубка. Парень отпрянул с такой резкостью, что пуговица, оторвавшись, отлетела к завалинке.

— Значит, ты вон как… Кулаки распускать…

И он, изловчившись, со всего маха ударил Архипа. Но в ответ получил такую увесистую оплеуху, что едва на ногах устоял.

Толпа у завалинки быстро рассеялась. Осталась лишь голубоглазая девушка, из-за которой, собственно, и ввязался Архип в драку. Он подошел к ней, сказал приветливо:

— Вас, слышал, Дуняшей зовут? А я — Архип. Прошу любить и жаловать.

— Так уж сразу и любить? Какой прыткий! — засмеялась она.

— Для начала могу проводить до дома. А то, чего доброго, драчливый вояка, зализав раны, вновь возвратится. А мне, признаюсь, встречаться с ним не очень-то приятно.

— И мне тоже…

Они вместе дошли до ее дома. Прощаясь, Дуняша сказала Архипу:

— Хритька вам такого вовек не простит.

— Плевал я на этого франта Хритьку и на его папаху!

— Не храбритесь особенно. У Хритьки Агеева полдеревни в приятелях. Как бы не подкараулили они вас…

— Не таких обламывал…

Однако сын старосты молельной Хритька Агеев и его дружки-приятели решили больше не связываться с Архипом, оставили его в покое. А Хритька, встретившись с ним на улице, даже предложил мировую.

— Стоит ли камень за пазухой держать? — сказал он Архипу. — Из-за пустяка полезли в драку. Сдалась тебе эта Дунька! Она хоть и характером горда, а у самой — ни кола ни двора. Они с сестренкой Танькой напересменку одни и те же валенки топчут. Голь несусветная! На кой шут нам такие пироги! Мы с тобой можем славно гульнуть сегодня на вечеринке у Наськи Вечериной. Сама меня пригласила и тебе велела сказать. Вот это общество! Пальчики оближешь. Самые франтовые девки там будут. Не сопливой Дуньке чета!

— Отвяжись, — ответил Архип и не стал больше разговаривать с нахальным Хритькой.

С Дуняшей Архип встречался частенько: то у колодца перед домом, то вечером на гулянках, то в толпе зевак, наблюдавших за уличными кулачными боями, то в сельской кузне, куда он ходил помогать кузнецу. Встретятся, переглянутся, улыбнутся друг другу по-приятельски и разойдутся молча.

Как-то Архип набрался смелости постучать вечером в окно калягинской избушки. Надеялся, что Дуняша выглянет на улицу. Но на крыльце показался мужчина, похожий на фельдшера, — с маленькой бородкой, смуглолицый и горбоносый. С плеч его свисало черное, небрежно накинутое пальто, и обут он был на босу ногу.

Мужчина ничуть не изумился неожиданному гостю, глянул на него приветливо. Голубизна его глаз показалась Архипу удивительно знакомой — не иначе отец Дуняши, сельский писарь.

— Милости просим! — пригласил хозяин.

Архип последовал за ним в сени и только тут заметил, что писарь шагает несколько странной, прыгающей походкой, прихрамывает, касаясь пола не всей ступней правой ноги, а лишь кончиками носка. Туфля, сползая с пятки, часто-часто шлепала по половице.