Владимир Разумневич - Степная радуга [Повесть-быль]

Дядя приезду незваного племянника не очень-то обрадовался. Оглядывая Архипа, он грузно стоял под окном своего шатрового, с резными наличниками и ставнями дома. Пушистая темная борода его подергивалась в ухмылке, а длинные стрелки усов переламывались по краям губ и свисали вниз сосульками.

— Что ж это ты, племянничек мой разлюбезный, таким тощим узелком обзавелся? Городские-то обычно саквояжи привозят, — сказал дядя язвительно. — Али не впрок пошла городская житуха? — И, пропустив бороду сквозь пальцы, широким жестом позвал: — Ну, да что там калякать — проходи во двор, гостем будешь. Глянешь, как ноне деревня живет.

Двор оказался широким, с рядом бревенчатых построек по краям, за которыми тянулся высокий тесовый забор. Под навесом возле лошади возились куры, неподалеку, тычась пятачками в калду, похрюкивали брюхатые свиньи. Два бородатых мужика в рваных портах выгребали вилами навоз из конюшни. Племянника дядя привел в горницу, устланную роскошными коврами, усадил за стол, возле которого уже хлопотала хозяйка с закуской, выставил бутыль первача, прозрачного и пахучего, наполнил стаканы.

— Учись, племяш, у своего дяди хозяйствовать! — произнес с гордостью. — Прочно стою на ногах. Оттого в народе и почтение имею. Всяк ко мне с поклоном, с благодарностью. А когда в Балаково на базар пожалую, то и там первый прилавок в торговом ряду — для моей провизии: моего хлеба и моих яблок, для самогона моего первосортного… Вот и мы сейчас отведаем нашего, самодельного. А ну, поднимай, племяш, бокал! За встречу негаданную, за здравьице наше распрекрасное!

Полный стакан он выпил, круто запрокинув голову, одним глотком. Потом налил себе еще и тоже выплеснул водку в горло, не поперхнувшись. И лишь затем стал закусывать, обливая бороду соком моченых яблок. Он то и дело прикладывался к стакану с самогоном, и с каждым заходом язык его делался болтливее, а круглое, мясистое лицо наливалось, как помидор, краснотой.

— Ежели кто и по плечу мне, так это задушевный друг мой, Вечерин Аким Андрияныч. Он и книжки читает, и в политике силен. Голова! — не уставал восклицать захмелевший хозяин. — На широкую ногу живет! Бакалея и промтоварная лавка у него — в городе поискать. И выпить горазд. Крепкого корня мужик. Из старообрядцев. В молельной его место у амвона. Батюшка туды других не подпускает — специально для Акима Андрияныча бережет. Другим — ни-ни! Завидую. Честно говорю, завидую ему. И дружбе его с уездным начальством завидую. Мне бы таких дружков не мешало. Уставщик балаковской церкви Кадилин — слышал небось такую фамилию? — так вот они с ним душа в душу… Э-э, да что там и калякать! Выпьем, племяш, за благополучие Акима Андрияныча! Вот с кем я бы породниться желал — так это с ним. От такой родни — один сплошной прибыток…

Слушал Архип его пьяную болтовню и не понимал, про какую это родню он говорит, на что намекает?

А на следующий день прибежала в дом к Полякову девушка — со щеками румяными и пышными, как две булки. Прибежала будто бы по делу — моченых яблок попросить. А сама так и зыркает острыми глазенками на Архипа, богатым — в кружевах и вышивках — платьем перед ним шебаршит, духами густопахучими обдает.

— Что за фифа эдакая? — не выдержал, шепотом спросил у дяди Архип, выйдя за ним следом на кухню.

Тот брови насупил, глянул сердито.

— Не болтай, чего не след! Глаза протри да зорче вглядись. Богаче невесты во всей округе не сыщешь. Не с лица воду пить. Ее краса в ином. Человеку, коему она достанется, широкий простор в жизни уготовлен. Батя-то ради любимицы своей ничего не пожалеет, большущую денежку отвалит. Торговую лавку, слышал, посулил в приданое. Вот она где, красотища-то!.. Так что ты с ней, Настенькой Вечериной, поаккуратнее будь, поласковей обхаживай — будет чем поживиться! Да случись моей думке сбыться — мы с тобой, племяш, эдакую торговлю здесь развернем, любо-дорого! Всему миру на зависть…

Из кухни дядя принес пустой кувшин и сказал гостье ласково:

— Яблок моченых я вам, разлюбезная Настасьюшка, мигом подберу, один к одному. Будет чем Акиму Андриянычу полакомиться с похмелья-то. В погреб пойду спущусь. Прошу извинить покорнейше, Что на время одних оставляю. Надеюсь, не затоскуете. Ко мне вот племяш, Архип Спиридонович, на побывку пожаловал. Парень он холостой и к тому ж городской, всяким обхождениям обучен. С ним, пожалуй, не придется тосковать, как с нами, стариками. Хи-хи. Молодым — красно место, а старикам — погреб. Ну, я пошел.

Архип было поднялся за дядей.

— Пойду пособлю вам, Ефим Иваныч…

Хозяин махнул рукой — оставайся, мол. А Настасья Акимовна обидчиво поджала пухлые губки.

— Дядя Ефим и один, без вашего участия, управится. Стариком-то он лишь прикидывается, а сам еще на молодок поглядывает. Не так ли, дядя Ефим?

— Были когда-то и мы рысаками. А ноне все подковы истерлись, — со смешком ответил он и, прижав кувшин к боку, зашагал к двери.

Оставшись наедине с вечеринской дочкой, Архип неуклюже тормошил бахрому скатерти на столе. Первой заговорила Настасья Акимовна:

— Правда ли люди судачат, будто из города всякая смута исходит и будто самого царя-батюшку чуть бомбой на улице не убили?

Архип ответил уклончиво:

— Раз так говорят… Нет дыма без огня…

— Страх божий! — Она испуганно вытаращила глаза и придвинулась ближе к Архипу. — Надо же, супротив самого государя императора! Как только земля держит таких злодеев… А у нас в деревне, слава богу, жизнь покойнее. Порядку больше. А природа — тут и говорить нечего! Ах, какая благодать вокруг, Архип Спиридонович! По весне-то выйдешь за околицу — птицы чирикают, мотыльки вьются, цветки ароматом исходят. Сплошное головокружение! Городские лишены всех этих прелестей.

Дымно, сказывают, у вас там… А к нам, Архип Спиридонович, надолго ли? Погостить али как?

— Погостить. У меня работа в городе.

— Работа в лес не убежит. А дело хорошее мы можем и здесь вам подыскать. Вот хотя бы у папани в лавке… Поживете здесь малость, обвыкнете и, право же, уезжать отселя не захотите…

Она вынула платок из карманчика и стала помахивать им перед разгоряченным лицом. Плечо ее коснулось Архипова плеча, и он сквозь рубаху почувствовал, какое оно теплое и мягкое.

Архип слегка отодвинулся, а она, притворно ахнув, выронила платок из рук. Он поднял его с пола и подал Настасье Акимовне.

— Спасибочко, Архип Спиридонович! — умиленно пропела она. — Сразу видно городского кавалера.

Тут в дверях показался хозяин с кувшином в руках, доверху наполненным яблоками. Он поставил кувшин на стол, удовлетворенно погладил бороду.

— Любо посмотреть на голубков воркующих! Эх, молодо-зелено! Мне бы твои годы, разлюбезный племянничек мой. Уж я-то бы не проворонил Настасью Акимовну, знал бы, как ее ублажить. Миловал бы, как принцессу, молился бы на лик ее светлейший. Право слово.