Владислав Бахревский - Ты плыви ко мне против течения

Обе сестры Кольки Ковырялова работали продавщицами. Ковыряловы сдали квартиру не из-за денег, а чтобы польза дому была: жилое помещение дольше стоит. И чтоб глаза отвести завидущим. Деньги, мол, не от прибыльной торговли, а от жильцов.

Операция «молчи» началась затемно. Мать закутала, как могла, полусонного Евгешу, и они, сжавшись от холода и страха, трусцой пустились по пустынной дороге на станцию. Мать оглядывалась – не догоняет ли кто.

– Ты не беги, если встренут, – говорила мама. – И упаси бог кричать. Молчи. Взять с нас нечего, а про то – не догадаются.

– Мама? – спрашивал Евгеша.

– Молчи! – останавливала мать. – На поезд опоздаем.

Утренний поезд тоже был торопыга: едва втолкнулись в тамбур – дернулся, покатил.

Они проехали несколько остановок, сошли на полустанке. Пересели на автобус. Куда они едут, Евгеша не спрашивал. Окна в автобусе промерзли, было темно.

– Наша, – сказала наконец мама.

Они вышли на мороз и ветер. Светало. В обочинах дорог снег. Зима подзадержалась. Декабрь, а земля как линялый заяц.

Все соскучились по зиме, по белому.

Теперь мама шла, по сторонам не глядя, неторопко, как у себя по деревне ходят. Евгеша, угнув голову в плечи, семенил за ней. Страх не отпускал его.

Только два дня тому назад трое бандитов «встретили» Колькину старшую сестру Веру. Она была с мужем-майором, но бандиты не испугались военного.

– Ребята, не дурите! – сказал он им.

Да попались непугливые, пришлось майору стрельнуть.

Вера приходила вчера к маме, рассказывала.

– Надя! – говорила она. – Как же было страшно! Убили бы! Я деньги несла… Проклятая работа! И бросить нельзя: с голоду подохнешь.

– Ты скажи спасибо, у Пети наган был, – сочувствовала хозяйке мама.

– Петя нынче уезжает. А магазинчик мой на отшибе. На работу иду – трясусь, а с работы – того пуще. То и дело приходится с выручкой ходить.

Теперь вот трясся Евгеша. К подкладке его пальтишка, на спине, бабка пришила карман-мешочек, и в этом кармане лежали сотенные. Если встретят, у матери сумку будут отнимать. И раздевать станут опять же взрослого. Зачем бандитам драное детское пальтишко? Но лучше бы не было этих денег, этой «доброй» тети Марины, лучше бы спать. Лучше бы все это было во сне.

– «Улица Бестужева», – прочитала мама. – Правильно идем. Ага! Вот он.

На небольшой площади стоял обыкновенный, обитый досками ларек. Ставни еще были не подняты, но сквозь щели светился огонь.

– Вера уже здесь, – догадалась мама.

Вера провожала мужа-майора и ночевала в Москве.

– Ты постой в сторонке, – сказала мама, – а я постучу.

Дверь открылась, мама вошла в ларек и через минуту выглянула.

– Женя, иди сюда! Давай!

Евгеша быстро расстегнул пальто, мама сунула руку ему за воротник, торопясь, достала деньги.

– Гляди! – шепнула она Евгеше. – Если кто пойдет, постучи.

Ветер дул колючий, лез снизу под пальто, лез в рукава и за ворот. Евгеша стал за угол, оглядывал пустынную улицу. Никого!

Наконец мама вышла с двумя тяжелыми сумками. Евгеша, как мог, помогал, но когда они добрались до дому, мама легла на старый диван, как она говорила, пластом и с полчаса лежала не открывая глаз.

Бабушка шаркала ногами по комнате, недовольная, напуганная. То и дело выходила на улицу.

– Вставай! – сказала она маме, не выдержав. – Спрятать надо.

Евгеша не спрашивал маму, что они тащили в сумках. Знал, что не надо об этом спрашивать. Но теперь он увидел: в сумках, переложенные ветошью, чтобы не звякали, стояли бутылки с водкой.

Ванечка был в школе.

Евгеше приказали прогуляться.

Он ушел на огороды, в затишье, сел на завалинку. Ему было горько. Школа, в которой он теперь учился, была самая большая по сравнению с прежними школами, но и самая неинтересная. Учителя учили по учебникам, от себя ничего не рассказывали, библиотека маленькая, о том, что они пионеры, никто ни разу не вспомнил. Но Евгеша считал себя настоящим пионером, настоящим другом Тимура. Евгеша никогда не врал, заступался за маленьких, мечтал о таком деле, чтобы делать его не для себя, не для мамы и даже не для школы, а для Родины. И вот, вместо того чтобы помогать Родине, он вредил ей. Коли бабушка бегает на дорогу, значит, боится власти, а власть-то не какая-нибудь царская, а своя.

Галстуков никто в школе не носил, но Евгеша на все праздники надевал свой галстук, сам его гладил, повязать просил маму, чтоб не комом узел был.

«Теперь я галстук уж больше не надену, – сказал себе Евгеша, – не достоин».

На лицо ему села снежинка. Он поглядел на небо и увидал, что оно медленно-медленно опускается на землю.

– Зима, – сказал Евгеша.

Зима была для него такой же радостью, как весна, лето или осень. Такой же большой. Но сама радость была другая. Всегда другая.

Прилетала весна, и Евгеша, теряя под ногами землю, тоже летал. Его несло в лес, чтобы там, перескакивая с кочки на кочку, дотрагиваться до оживших, наполненных соком и радостью деревьев. Он оглашенно торопился к первым травам, к первым цветам, чтобы всех их увидать, чтобы каждой травинке, каждому цветку, как приехавшему издалека другу, сказать: «Здравствуй!»

Летом его тянуло в луга и к старым прудам, где жили прекрасные, тоненькие, как иголочки, стрекозы.

Осенью Евгеша больше всего на свете любил осень: кованные из чугуна и золота дубы, пламя осин и, конечно, березы. Он любил запах опавших листьев, их шорох. И те мгновения, когда лес замирал, как замирают люди перед огромной радостью или бедой – одинаково. И всегда эту тишину обрывал сорвавшийся где-то листок. На весь лес было слышно, как летит он, ударяясь о ветки, о листья, как долго летит, оттягивая миг удара и успокоения.

Зимы Евгеша страшился. Зима – это холод и часто голод. Это мороз, это снег – все неживое, все противное жизни.

Но когда вымученная ненастьем земля преображалась вдруг, наполняя мир светом, Евгеша затаивался, как мышонок, и ждал чуда. Ждал сказки наяву. Зима не обманывала его надежды. Она сверкала снегами, она манила на реку, на лед, под которым жила, билась, как бьется кровь в жилах, спасительная вода.

– Ступай домой – замерзнешь! – Это бабушка нашла его.

Евгеша знал: она пуганая ворона, всего боится и всем не доверяет, даже внукам.

Трижды ездил Евгеша с мамой за водкой. Обошлось.

А потом приехал Венька, привез зеркальца. Венька был сосед и тоже учился в пятом, но родители его перебрались в Москву, и теперь он приезжал к своей бабке, в свой родной дом, гостем. Венька был не чета Евгеше. Настоящий добытчик. Он продавал зеркальца, круглые, без оправы, но совсем новенькие, сияющие. Брал по двадцать копеек за штуку. Копейки менял на новые большие дорогие рубли.

Ванечка всегда опережал Евгешу. Пока тот набирался духу, выпросил у мамы денег, пошел к Кольке, у которого сидел Венька, и купил себе зеркальце.