Михаил Лезинский - Мальчишка с бастиона

Прогрохотали мимо Кольки два уцелевших орудия Фёдора Тополча-нова. Прапорщик прокричал своему другу:

- На Корабельную, Ника! Прощай!..

Колька бросился к командиру батареи.

- Ваше благородие, дозвольте с резервом уйти!

- Нельзя, Николка, ты и тут надобен, - ответил Шварц.

- Ваше благородие…

- И не проси. Ковальчук! - крикнул он матроса.

- Я, ваше благородие!

- Объясните юнге Пищенко, - отчеканил лейтенант, - что российского матроса отличает не только храбрость, но и наличие разума. И ещё подскажите юнге, что и «а нашем редуте есть где развернуться!

Шварц поглядел на расстроенного Кольку и, не выдержав, улыбнулся: «Мальчонка ведь совсем, хоть и старый солдат». Захотелось подойти к парнишке и сказать что-то хорошее, по-человечески объяснить, что и здесь дорог каждый человек, но в это время земля под ногами содрогнулась: в Южной бухте заговорили боевые корабли «Великий князь Константин» и «Бессарабия». Они били по Килен-балке.

Колька стоял у своей мортирки и всматривался в сторону Корабельной. Оттуда тянуло гарью, доносились взрывы.

- Эх, не отпустили!..

Ковальчук скорее догадался, чем услышал, о чём говорит Колька.

- И не стыдно тебе? - оборвал он мальчугана, - дисциплину зовсим чувствовать отказываешься! А ще с Георгием…

В городе творилось что-то невероятное. Ночью Алёнка с матерью проснулись от страшного грохота. Даже они, привыкшие к постоянным бомбардировкам, не могли улежать на своих местах.

Быстро оделись и вышли на улицу. Мимо них торопливо проходили резервные полки, проносились подводы и двигались солдатки. И вое в сторону Корабельной.

- Чтой-то там неладное, доча, - проговорила Антонина Саввишна, - ой, чует моё сердце, чтой-то неладное.

Они остановили какого-то старика.

- Что там?..

- Бойня кроволюдская. Изничтожение роду человеческого происходит. Пелисье Малахов сожрать хочет!

Проходившая мимо них солдатка прокричала:

- Бабоньки! Айда на Корабелку! Худо там без нашего милосердия, худо!..

Мать с дочерью переглянулись.

- Побежали, Алёнушка, в лазарет.

По мосту через Южную бухту, в сторону кургана, двигались войска, снятые с правого фланга обороны.

Корабельная сторона встретила подводами с ранеными и убитыми, громыханием полевых орудий, пожарами.

С утра французам удалось прорваться к батарее Жерве и захватить её. Враги заняли близлежащие улицы, засели в домах. Угроза окружения нависла над Малаховым.

Но благодаря отчаянной смелости генерала Хрулева французы были выбиты из домов, а затем и с батареи Жерве.

Рассказывали, что с генералом было не больше сотни храбрецов, да и то наполовину вооружённых лопатами и кирками. Говорили, что сам Хрулёв чуть не погиб при этом.

- Один раненый, - сообщила Антонине Саввишне шагавшая рядом женщина, - сказывал, будто пули от сабли его как горошины отскакивали.

Пришли в лазарет. Сразу же нашлась работа - раненые всё прибывали и прибывали.

Лежали прямо на земле. Беспощадно жгло солнце. Со стороны бухты несло запахом горевшего спирта и краски - вражеский снаряд запалил баржу.

Мимо проскакал офицер на коне. Один из раненых, резко приподнявшись на носилках, что было силы закричал:

- Погодите! Ваше благородие, погодите!

Всадник остановился.

- Что вам?

- Ваше благородие, Нахимов, Павел Степанович, не убит?

- Упаси бог! Жив он, браток! Жив.

- Ну вот, теперь и умереть-то можно со спокойной душой, - сразу же послабевшим голосом сказал солдат и медленно опустился на носилки.

К нему подбежала Алёнка.

- Дяденька, дяденька, водицы попейте!

Солдат был мёртв…

День шёл к полудню, и хотя раненых поступало всё больше и больше, но сведения они приносили с собой всё радостней: почти по всей линии обороны враг отброшен.

Настроение защитников было такое, что прикажи им, они на штыках вынесли бы отступавших французов и англичан к Балаклавскому кладбищу!..

Штурм восемнадцатого июня был не просто неудачным для союзников, он был настоящей победой осаждённых.

Восемнадцатого июня, в день поражения французов под Ватерлоо, Пелисье мечтал реваншем увековечить своё имя в истории. Победа севастопольцев окончательно сбила спесь с честолюбивого маршала.

- Так, так, - радостно говорил командир редута, прохаживаясь мимо строительных рабочих, чинивших бруствер, - получил француз нежданно-негаданно! Должен вам сказать, - он повернулся к Бергу, наблюдавшему за работами, - сие настолько неожиданная оплеуха союзникам, что они-с не скоро очнутся! Ну рассудите сами, Александр Маврикиевич, - с жаром продолжал лейтенант, - Камчатка пала, два редута захватили, Малахов почти замолчал, да и здесь чуть не вплотную подобрались - как же не решиться на штурм? Думаю, Пелисье в душе был уверен, что после такого-с урону мы штурма не примем - выбросим белый флаг. И вся победа!

Да-с, - радостно, подёргивая усиками, говорил Михаил Павлович, - этого они-с не ожидали. Ручаюсь, не ожидали, Александр Маврикиевич!

Инженер стоял, расстегнув мундир, и, улыбаясь, слушал восторженную тираду всегда немногословного командира редута. Он и сам понимал, что позавчерашнее отбитие штурма - это огромная победа, в которую мало верило даже русское командование.

Ведь ни для кого из офицеров не было тайной, что Горчаков всё больше и больше склонялся к мысли о сдаче города. …Второй день шли восстановительные работы. Противник был настолько ошеломлён неудачей, что почти не стрелял. По всей оборонительной линии тарахтели кирки и ломы, слышались песни не разгибавших спины рабочих. Подвозили новые пушки взамен вышедших из строя: меняли перекрытия блиндажей и землянок. Похуже дело было с оборонительным валом - не хватало туров и корзин, но в ход пошло всё: старые телеги и разбитые ящики, корявые севастопольские камни, брёвна. Почти везде вал стал походить на баррикаду, из которой, ощетинившись, глядели дула орудий.

Над городом и бастионами плыл жаркий июнь. В этот день почти все на батарее проснулись раньше обычного. Без команды занялись кто чем: укрепляли амбразуры, чистили пушки, но всё делали молча, без единого слова. Молчали и работали, словно старались заглушить готовые вот-вот вырваться слова.

Колька помогал солдатам отливать пули. Вчера подсобрал ещё несколько фунтов.

Расплавленный свинец тёк по жёлобу, отсвечивая серебром. Мирон разогнул спину и, не выдержав, сказал:

- Николка, сходи к унтеру. Авось дозволит.

Несколько пар глаз с надеждой посмотрели на мальчишку. Кто-то сказал:

- Из нас никого не пустят, раз не велено… А тебя могут… Поди, Николка! Душа вся истомилась в неизвестности…

Пищенко встал, натянул бескозырку и решительно пошёл к землянке, где жил Семёнов. Офицер тоже давно уже не спал и встретил Кольку одетым.