Михаил Штительман - Повесть о детстве (Художник Р. Гершаник)

Сема уже хорошо знал, что каблучник Эля, не к месту сообщивший хозяйке точное время, теперь уж приобрел прозвище: Четверть Двенадцатого.

— Ну, а как вам нравится этот толстый Калман? В лавке у девочки спрашивают, что она любит кушать, встает из-за прилавка Калман, которому в субботу сто лет, и тоненьким голоском сообщает: «Я люблю рыбочку!» Как будто его спрашивали!

Сема, смеясь вместе со всеми над глупым приказчиком Калманом, который похож и на комод и на перину сразу, знал, что Калмана уже больше нет, а есть Рыбочка. Хорошая рыбочка, с таким животом и с такой, извиняюсь, лысиной!.. В цехе еще долго смеялись и опять вспоминали какие-то смешные истории и опять смеялись с таким аппетитом, что у Семы на глазах выступали слезы, начинало колоть в боку и дышать становилось совсем невозможно. А когда появлялась «мамаша», они разговаривали с ней вполголоса, вежливо и даже почтительно, но у них были такие задорно-хитроватые лица, как будто они знали что-то очень важное, чего хозяйка еще не знает. Так разговаривают с приказчиком, которого хозяин решил рассчитать, и все уже знают об этом, кроме самого приказчика. Приказчик еще очень важен, дуется, говорит сквозь зубы, что-то нехотя обещает, и люди почтительно слушают, кивают головой и думают: «Дуб! Ты можешь уже не так ломаться. Все равно — последний день!»

Сема заметил, что и в горе новые друзья оставались веселыми, как будто они наверняка знали, что за тяжелой пятницей придет легкая суббота. Сегодня вечером, когда в цехе осталось совсем мало людей, Антон вытащил из кармана аккуратно сложенный листок и принялся медленно читать вслух. Это было письмо от брата из действующей армии.

— «Поклон нам, — писал он, — дорогие, и я даже точно не знаю, как я сейчас называюсь. В один раз я не могу это написать. Короче говоря, поклон вам от рядового пятого пехотного, армии его императорского величества государя всероссийского и царя польского, великого князя финляндского и прочая, прочая, прочая, полка. Пока я выучил свой чин, с меня стекла одна бочка поту и еще маленькое ведерко…»

Так было написано все письмо. Выслушав до конца солдатское послание, Лурия задумчиво почесал затылок:

— Говорят, что скоро будут брать ратников второго разряда. И мне, значит, надо выручать сына. Но как я пойду к Фрайману, если я все время гнал его от себя?

Сему обрадовала возможность оказать услугу. Он легко спрыгнул с табуретки и подбежал к Лурии.

— Моя бабушка, — заговорил он торопливо, — с Фрайманом вот! — он поднял два пальца. — Я вам сделаю дело!

Лурия недоверчиво взглянул на Сему и спросил:

— Ты сделаешь?

— Да, — обидчиво повторил Сема, уже сам немного сомневаясь в успехе, — я сделаю дело!

Когда начались мобилизации одна за другой, Фрайман понял, что терять время нельзя. Он оставил в покое местечковых мальчиков, забросил свое маклерское дело и принялся обрабатывать призывников. Его быстрый и легкий ум находил тысячи способов избавления от окопов, и так как никто очень не хотел стать героем, у Фраймана сразу нашлась прибыльная работа. Он начал соперничать с местным аптекарем и, слава богу, небезуспешно.

Аптекарь устраивал по знакомству грыжу, делал желтуху, давал нюхать какие-то страшные порошки, а экзема у него получалась — на загляденье! Надо было только иметь ржавый гвоздь и баночку какой-то мази. Но драл аптекарь с каждого три шкуры. Никакой совести не было у этого проклятого фармацевта. Фрайман пошел людям навстречу, он устраивал освобождение от призыва наверняка, без боли и в два раза дешевле.

Что же делал Фрайман? Во-первых, у него была компания, во-вторых, надо было видеть этих красивых компаньонов. Говорят, что, когда бог их произвел на свет, он испугался, схватил вещи и спрятался в раю. Такие это были красавцы!

Милых молодых людей собрал Фрайман. У одного было отбито легкое, и он каждую секунду раскрывал рот, как щука, брошенная в миску с водой. У другого, когда он ходил, правая нога подпрыгивала до потолка, и можно было подумать, что она хочет вырваться и убежать в другое место. У третьего было два глаза, так один смотрел на речку, а другой — в поле. Может быть, это даже удобно, но таких почему-то не брали служить…

Эти симпатичные женихи назывались «гееры». Они ходили в присутствие. А те, которые уклонялись от службы, назывались «штееры». Они стояли. Они не ходили в присутствие. И чтобы геер пошел за штеера, нужен был Фрайман, умеющий сторговаться и сделать дело.

Просители приходили к Фрайману, и он, как какой-нибудь большой чин, говорил:

— Предъявите ваш вид на жительство.

Внимательно изучив паспорт, он спрашивал:

— Вам отсрочку или белый билет? — И, мельком взглянув на клиента, он небрежно бросал: — Вам, кажется, будет к лицу тридцать седьмая статья!..

Затем начинался торг. Холодный и бесстрастный, сидел Фрайман, равнодушный к тревогам просителя. Медленно поглаживая усы, он говорил:

— У меня цена без запроса. И я не один. Я там мажу, и я тут мажу. И я наизусть уже знаю все статьи.

Вскоре достигалось соглашение, и один из компаньонов после ухода клиента принимался по чужому паспорту зубрить свои имя, фамилию, приметы.

…Прежде чем затеять с Фрайманом разговор относительно сына Лурии, Сема держал совет с бабушкой и Пейсей. С бабушкой потому, что она бабушка, и с Пейсей потому, что он все же торговый человек.

Бабушка отнеслась к его затее более чем сдержанно:

— Я бы на твоем месте не лезла в чужие дела. Тебе они много помогают?

— А ремесло откуда? — возмутился Сема.

— Подумаешь, жара в печке! — И бабушка пожала плечами, ничего не прибавив к этой туманной фразе.

Пейся оказался сговорчивее:

— Конечно, нужно пойти к Фрайману. Он у отца покупает мясо и очень любит филейную часть, — добавил Пейся, как будто знать это Семе совершенно необходимо.

— А много он возьмет?

— Возьмет? Взять нужно уметь. Два брата получили наследство, два брата и сестра. Сестра была добрая и отказалась от своей части. А братья были злые, и они погрызлись из-за ее доли. Тогда раввин их помирил.

— Как?

— Он взял себе третью долю.

Сема с удивлением взглянул на Пейсю. Розовая рубашка испачкалась, запылилась, и цвет ее определить было уже невозможно.

— Это та самая наволочка? — спросил Сема.

— Нет, — спокойно ответил Пейся, — это другая. Ту я подарю вам на именины.

Друзья вместе направились к Фрайману. Он встретил их вежливо, с оттенком растерянности и удивления:

— Что такое? Насчет работы?

— Нет, — мягко ответил Сема, — насчет призыва.

— А при чем тут я? — возмутился Фрайман. — И потом вы же непризывной возраст!

— А если сложить вместе? — запальчиво спросил Пейся.

— Ша! — прикрикнул на него Сема. — Дай поговорить с человеком… У нас есть двоюродный брат — дедушкиной сестры дочери сын.