Николай Осинин - Железная команда

— Дикий обычай, — сказал Борька. — Да еще самую красивую…

— Скажи, а ты мог бы меня так же сбросить?

В ответ я услышала какое-то мычание.

— Впрочем, будь ты жрецом, я бы сама туда прыгнула!

Борька опять что-то промычал.

Мне вспомнилось, что среди многих женских черепов, которые археологи вытащили со дна колодца, был один мужской. Кто знает, какая трагедия скрыта за этим?..

— Нет, ты только представь себя на месте жреца. Ты идешь, одетый в шкуру ягуара, на голове диадема из перьев, а лицо скрывает ужасная золотая маска…

— Как на стеле из Яшчилана?

— Ну да. Перед тобой все падают на колени. Вот ты подходишь к колодцу. Народу вокруг — тьма. Все поют молитвы… И тут выводят меня. И бросают в эту жуткую воду… И только круги…

— Я… я следом за тобой! — вдруг выпалил Борька.

Мы замолчали. Вдруг Борька искоса посмотрел на меня и сказал:

— Знаешь, ты в профиль на Иму Сумак похожа.

— Ну, скажешь тоже. Она красавица. А голос какой!

Мы заговорили об Име. Потом снова о майя.

В общем, когда я случайно вспомнила, что на свете существуют еще и наши родители, мы добрались только до периода правления Монтесумы Второго.

— Борька, — сказала я, — меня, наверное, уже милиция ищет.

У нашего подъезда Борька остановился. Я взялась за дверную ручку и, обернувшись, продекламировала шепотом, но с пафосом:

— Прощай! И если навсегда, то навсегда прощай!

— Правда? — испугался Борька. — Ты обиделась?!.

— Ага, — я бросилась в подъезд, как в колодец.

Папа, в пальто и шапке, открыл дверь, едва я прикоснулась к звонку. Он вроде ойкнул, увидев меня. Потом поднес к моему носу руку с часами. Было пятнадцать минут второго. В квартире невыносимо пахло валерьянкой. Стараясь не встречаться с ним глазами, я молча шмыгнула в свою комнату.

Пропущу все слова, сказанные мне папой. Он мог говорить только из-за двери.

Мама прорвалась ко мне.

— Ты где была? Не унижай себя ложью!..

— За рощей.

— На бывшем кладбище! Юра, слышишь?! С мальчиком?

— Нет, с Борькой…

Я увидела, как мама белеет. На лице ее был такой ужас, будто я вернулась из кратера вулкана или из медвежьей берлоги.

— Он не внушает мне доверия. Понимаешь, не внушает! И не расхваливай его, пожалуйста… — продолжала выкрикивать мама срывающимся голосом, хотя я и не думала хвалить Борьку.

Лежа в кровати, я снова вспомнила про загадку колодца Чи-Чен-Итцы. Ну конечно, причина трагедии — любовь. Тот жрец скрывал не лицо, а чувства. Жестокий оскал золотой маски делал его выше остальных людей. Он казался холодным, как камень копанских стел. Великий Жрец был убежден, что должен вселять ужас в окружающих, так как люди поклоняются прежде всего страшному и жестокому. Он думал, что, заставив поклоняться себе, делает свой народ единым и могущественным. И воображал, что будет счастлив сознанием собственного величия. А разве могущество приносит настоящее счастье? Когда ЕЕ не стало, Жрец понял: любовь превыше всего! Оскал чудовища не может служить великому делу единения и счастья людей — он убивает прекрасное. И тогда Жрец сорвал с себя маску и бросился следом за любимой. А люди упали от ужаса…

Да, только такая любовь имеет смысл.

У нас в классе тоже разыгрываются страсти. Милка влюбилась в американского киноактера. У нее теперь все разговоры на уроках — о Юле Бриннере. Разбирали на открытом комсомольском собрании. Я предложила записать в постановлении, чтобы Милка увлеклась Марлоном Брандо или Тони Кертисом: они прогрессивные, против расистов борются. Она обиделась.

— Тебе не понять! — кричала она после собрания. — Чувства не подчиняются политическим взглядам…

Борька говорит, что сила ее любви равна одиннадцати киновольтам: «Великолепную семерку» Милка смотрела одиннадцать раз…

У Левы и Лили — есть в классе парочка — тихая взаимность, поэтому Лилька своего кота назвала Левушкой, а у Левы появилась собачонка Лилька.

Даже взять невозмутимейшего человека на свете — Митю Тямоту. Мы его зовем Митюля. Он равнодушен, как сырое полено. Однако и у него нынче пробудились чувства. Подбегает недавно к нам на перемене Ларка Кузьмина, сияет, как стеклянная брошка при неоновом свете. Вообще-то она похожа на скелетик скворца из учебника биологии, но в тот момент — я отвечаю за свои слова — она сияла именно как стеклянная брошка.

— Ой, девочки, — шепчет, — Митюля в меня влюблен!

— Да ты в своем уме?

— Чтоб у меня каблук сломался на первомайском вечере, если вру: он меня сволочью назвал!

— Митюля? Сволочью?

— Ну! Я ж говорю: влюблен! Разве он еще кого из девчонок так называл?..

А Борька Степанов влюблен в Иму Сумак. У него на всех книжках по математике ее фотографии.

Борька на немецком с божьей помощью, а также немножко и с моей, получил «пятак». Это здорово! Раньше он разбирался в нем, как я в электронике. Первая пятерка по языку, да еще по иностранному, за всю жизнь!

После занятий мы снова шли домой вместе. А вообще-то он даже ничего на вид, только нос от мороза распух. Ну ладно уж… Борька рассказывал про электронно-счетные машины типа М-20. Я абсолютно ничего не понимала, но все равно было интересно.

— Понимаешь, — вздохнул Борька, — есть одна совершенно сногсшибательная книжка, а прочесть не могу.

— Почему?

— На английском. Ах, знала бы ты, как я ее доставал! Рассчитывал: со словарем одолею. И все зря. Без грамматики смысла все равно не уловишь.

Я задумалась.

— Знаешь что, принеси ее завтра в школу.

Борька смотрел на меня, здорово округлив глаза.

— На английском же, не на испанском…

— Слышала.

Вообще-то после испанского я собиралась заняться итальянским, да вот надо Борьку в люди выводить. Английский мне все равно необходим: без него в Южную Америку можно не ездить — бестолку. Борька сказал, разглядывая изолятор на столбе:

— Приходи к семи в пионерскую.

— Ты знаешь, я уже две недели как вышла из пионерского возраста, — с гордостью ответила я.

У Борьки не хватило ума оценить мою остроту. Он поскучнел.

— Ну, пока!

— Адьёс!

Я привыкла возвращаться из школы в прибранную квартиру. Сегодня дома был беспорядок. Даже досада шевельнулась на маму: теряй теперь время! Но руки сами дела просили. И будто солнечный зайчик в меня запрыгнул — внутри щекотно, смешно и невозможно секунды на месте усидеть. Хотелось песен. Однако я пересилила себя — поставила на проигрыватель не Иму Сумак, а долгоиграющую учебную пластинку с записью английского разговора и принялась за уборку.

Видимо, среди моих предков были не только обезьяны, а и попугаи. Не понимая ни одного слова, я повторяла следом за пластинкой звуки чужого языка и радовалась, что получается очень похоже. Значит, английский выговор, которым меня пугали, — не преграда.