Владислав Крапивин - Мушкетер и фея и другие истории из жизни Джонни Воробьева

Джонни был. Но очень давно, больше чем полжизни назад. Он с родителями жил в пансионате в Анапе. Потом ему вспомнилась толпа на знойных пляжах, взбаламученное мелководье и постоянные мамины страхи, что он утонет или потеряется. А настоящее море он не запомнил. Уже потом из книжек он узнал, что море — это целая жизнь приключений, открытий и путешествий. И очень жалел, что раньше по молодости лет не понимал этого.

Теперь-то он все понимает и познакомится с морем как следует!

Только… неужели это всерьез?

— Сейчас позвоню знакомому в Москву, чтобы заказал туда и обратно два билета, — решительно проговорил Борис Иванович.

— Ага… «два билета», — спохватился и приуныл Джонни. — Он сколько стоит, билет-то…

— У тебя же будет школьный, за полцены. Вернее, просто детский, тебе еще нет двенадцати.

— Полцены — это тоже… — грустно сказал Джонни. — Мы недавно холодильник новый купили.

— Как-нибудь… Я недавно получил гонорар за статью в «Семье и школе»… Я тебя в конце концов приглашаю. Ясно?

— Нет уж, — решительно возразил Джонни. — Лучше я скажу дома, что не надо к лету нового велосипеда. Этот год как-нибудь проверчусь на старом драндулете, Дорины починят… Только… — Он замолчал и виновато засопел.

— Что?

Джонни спросил тихо, будто он не храбрый пятиклассник Воробьев, а оробелый первоклашка:

— А вы не пошутили?

Родители были ошарашены. По крайней мере мама. Она так и сказала:

— Я просто ошарашена. С чего это вдруг директору пришла такая мысль?

А папа добавил:

— Неужели ты ему не надоел в школе?

— Ну, во-первых, сейчас не школа, — возразил Джонни. — А во-вторых, мы все-таки друзья.

— О боже… — сказала мама.

— Бедный Борис Иванович, — сказал папа.

Потом они еще что-то говорили. Но это неважно. Важно, что в конце концов они согласились. Потому что они были лучшие на свете мама и папа (это Джонни знал твердо, хотя и усматривал у родителей отдельные недостатки). И потому что, когда просит сам директор школы, спорить неприлично. А то, что он уже не хочет быть директором, мама и папа не знали.

Конечно, они еще многое выясняли, уточняли, беседовали по телефону с Борисом Ивановичем и весь следующий день учили Джонни, как себя вести в дороге. Но это было даже приятно. Это как бы входило в подготовку к путешествию.

Джонни сперва проявлял спокойствие и выдержку, но к вечеру не выдержал и объявил, что пора собираться. И выволок из-под шкафа пыльный чемодан.

— У тебя завтра еще целый день, — сказала мама.

— Ты сама говоришь, что я все делаю в последний момент, — упрекнул Джонни.

Он положил в чемодан общую тетрадь, чтобы вести путевой дневник. Потом карандаши — основной и два запасных. Мыло, пасту, щетку, полотенце. Фонарик — ночи на юге очень темные. Потом раскопал на антресолях кеды, а в шкафу полинялые шорты и две майки с изображением спортсмена-лучника.

— Джонни, ты спятил, — осторожно сказал папа. — Сейчас там не лето и даже не весна.

— Борис Иванович говорит, что в Крыму нынче очень тепло.

— Но не настолько же…

— Борис Иванович говорит, что, может быть, даже миндаль скоро зацветет.

— Миндаль цветет не раньше конца марта…

— А Борис Иванович говорит…

— Кроме того, миндаль совсем не свидетельствует о теплой погоде. Он…

— Ну, папа! — сказал Джонни, как человек, у которого отбирают сказку. — Чего раньше времени спорить? Там увидим.

Отец махнул рукой. Они с мамой собирались в Дом культуры на концерт московского пианиста. И через полчаса Джонни остался наедине с чемоданом.

Пусто стало и как-то сразу расхотелось торопиться. Но все же Джоннина радость не прошла. Просто она сделалась тихая и спокойная. Отчетливо тикал будильник, сделанный в виде золотого ключика. В кухне, как сытый медвежонок, урчал новый холодильник. Эти звуки отзывались еле слышным звоном в тонких елочных шарах. Шары тихонько поворачивались на длинных нитках.

Джонни прикрыл чемодан и подумал: чем бы заняться? Пойти покататься с вала или включить телевизор? Но вместо этого он устроился в кресле перед елкой и стал разглядывать игрушки.

Игрушки были разные. Некоторые Джонни помнил, как помнил себя, они появлялись на елке каждый год. Например, этот желтый ватный цыпленок (порядком потрепанный) и эти старые серебряные рыбки. Но были и совсем новые звезды, фонарики и несколько блестящих шаров — малиновых и зеленых. Они походили на маленькие планеты…

Джонни смотрел на елку и тихонько прощался с ней. С зимой, со снежными каникулами. Завтра вечером укатит в Москву, а потом — туда, где нет ни снега, ни холода и где цветет загадочный миндаль.

Что это за цветы? Джонни раньше слышал такое название, но внимания не обращал. А сейчас задумался.

«Мин-даль, — сказал он одними губами. — Мин… даль…» Слово перекатывалось на языке, как стеклянная бусина. Урони — и зазвенит на полу.

Интересно, что это слово значит? А может, оно из нескольких слов?

«Мин» — по-голландски значит «мой». В книге «Петр Первый» Меншиков называл Петра «мин херц». Значит, «мое сердце». «Мин даль». Значит, «мой даль»? А что такое «даль»? Если бы даль «моя» — тогда понятно: широта какая-то, простор. Но здесь — «мой»… А если даль — это «он», тогда что?

Или кто?

Был человек с такой фамилией — Даль — друг Пушкина. Врач и писатель. Он еще словарь написал… Нет, цветы здесь ни при чем… Но зато словарь близко, у папы на стеллаже. И там слово «миндаль», конечно, есть!

Джонни вытянул с полки том с буквами «И — О» на корешке и нашел, что хотел. И узнал, что миндаль — это «дерево «Amygdalus nana» и плод и орех его…». И дальше были еще объяснения про бобовник и персик и так далее. Но не было ни слова, какие у миндаля цветы. Джонни огорченно повертел книгу. Она была в ярко-желтом переплете. Папа купил словарь в букинистической лавке, тома́ были растрепанные, без корочек, и пришлось их отдать в переплетную мастерскую. В мастерской нашелся только такой коленкор — будто лепестки подсолнуха.

— Мин-даль… — опять сказал тихонько Джонни, и ему показалось, что цветы миндаля такого же цвета, как корочки словаря.

Он поставил книгу, но к елке не вернулся, а прилег на диван у отцовского письменного стола — щекой на упругий валик. И стал смотреть на оконное стекло, которое было с одного угла затянуто морозным кружевом. Ледяные узорчатые листья искрились, небо за окошком начинало зеленовато светиться. Джонни улыбнулся, он понял, что сейчас в оконный квадрат станет медленно вплывать желтый, запрокинутый на корму кораблик…

Джонни не дождался кораблика. Потому что небо стало синим и очень высоким. И его сделалось много. Кругом. А сам Джонни оказался на крепостном валу, но это был не тот знакомый вал в их городе. Гораздо выше. И невдалеке начиналось и убегало в дальнюю даль море, и оно было еще сине́е, чем небо.