Клеопатра Гайлит - Крылья

Высоко вверху, в горячем синем, небе бьется-звенит невидимый жаворонок. Выше него гудят другие птицы — стальные. Вот одна из них, нырнув вниз, стремительно роет носом высоту, Вот она уже летит вверх колесами. Вот мчится носом вниз — выпрямляется и летит, победно пошевеливая узкими крыльями.

Резкий, отчаянный визг ударил по ушам. Как по команде, все ребята оглянулись: Галя Четверикова, пытаясь поймать что-то на собственной спине, прыгала и испуганно звала:

— Ой! Ой, ребята! Кто-то залез! Ой, ма-а-а!

Жеся бросилась к ней, смело сунула руку ей за шиворот под блузку и быстро вытащила — кузнечика!

— Ладно — самолет высоко. А то летчика на смерть могла бы напугать, руль бы бросил и машину бы погубил, — сердито отчитывала она девочку. — Орешь, как резанная, от кузнечика.

— Да-а, если он кусался, — попыталась та защищаться.

— Смотри — с'ел бы тебя! Храбрец тоже.

Отошла сердито и села. Оглянулась. Сотни сереньких кузнечиков бодро скачут по низкой травке.

Внезапная мысль пришла в озорную голову. Жеся сделала пакетик из газеты, ловко наловила десятка полтора кузнечиков, усадила их в пакет и спрятала в карман пальто. Вечером она только на минуту заглянула к Кешке, чтобы узнать — где и когда будут об’являть результаты соревнований, и умчалась домой.

Кешка доволен. По всем признакам он получит второе место. Первое опять все-таки досталось Толе. Ну, да ведь он и моделизмом раньше стал заниматься и, действительно, модель у него замечательная, хоть он и чеховец.

— А ты не завидуй. — У тебя тоже хорошая модель, — советует отец.

— Папа, я же не завидую. У меня совсем конструкция другая. А потом меня все-равно же примут в лагери Осоавиахима, мне же сказали. Там для моделистов будет своя палатка и особый инструктор. Ты, ведь, меня отпустишь?

— Ну, еще спрашиваешь. Конечно!

— Бабке не с кем ругаться тогда будет, — усмехнулся парнишка.

— Где она, кстати?

— Небось, лампадки свои заправ…

Кешка подавился словом. Блюдце вылетело из рук отца. Горячий чай плеснул со стола на кошку и та, громко фыркнув, бросилась под кровать: страшным голосом, дико закричала бабка в соседней комнате. Смолкла. Застонала. Забормотала.

Отец с сыном бросились к ней. Старуха сидела на полу и медленно крестилась.

— Что ты, мать?

— Господи, батюшка! Вот нечистая сила. Не отдышусь.

— Да что ты? Захворала?

Отец попытался поднять ее с пола подмышки.

— Постой, ох, постой. И как они забрались туда, окаянные?

— Кто?

— Да прыгуны какие-то. Лампадки хотела я зажечь — христианский праздник, поди, завтра. Взяла спички, читаю молитву, хотела зажечь, а оттуда — ка-ак стрельнет из коробки, да прямо мне в глаза, да еще, да еще! Не иначе — Кешка насажал!

— Я, бабушка даже и не видал, — всерьез обиделся Кешка. — И даже к тебе не заходил.

— Ой, батюшки, души не соберу, как испугалась. Ноженьки не стоят.

— Ну, ничего, мать, это, наверное, сверчки наползли. Коробка-то на печке лежала, а ты ведь хлеб сегодня стряпала, вот они и залезли.

— И то верно, поди, — согласилась бабка и затопала к столу. Даже про лампадку забыла.

Кешка стал наливать ей чай, а дядя Володя, улыбаясь в усы, вышел в сени. На верхней площадке, свесив голову через перила, стояла Жеся. Слабая лампочка золотила сверху ее тяжелые кудри. Она молча, серьезно и выжидающе смотрела вниз, на дядю Володю. Тот погрозил ей пальцем и громко шепнул:

— Ты что же это — до старухи добралась?

Так же топотом и серьезно девочка созналась:

— Это я ей за Кешку, дядечка Володя. Больше не буду. Спокойной ночи!

Осень. В школе еще пахнет краской. К окнам прильнули синие, холодные сумерки. Слабо освещены умолкшие коридоры. В здании тишина.

По коридору медленно, тихой походкой идет Валерьян Петрович. Он открывает одну дверь за другой, заглядывает в классы. Сгорбившиеся парты сгрудились у досок, смутно белеют на стенах карты и таблицы., Тусклый свет отражается на лакированной спине рояля в клаке музо. На стене в уголке ОСО вытянул длинный хобот противогаз. Повисли под потолком сказочные голубовато-белые модели авиомашин.

Валерьян Петрович на ходу дернул ручку маленькой двери. Не поддалась. Он поднял голову:

Улыбнувшись, проходит Валерьян Петрович дальше. В учительской, тоже сплошь обвешанной и заставленной авиомоделями, над круглым столом склонились ребята.

— Ребята, отдыхать пора, — мягко напоминает Валерьян Петрович. — Поздно.

— Сейчас, — отрывается Вася от бумаги. Зовет:

— Валерьян Петрович, а если в редакцию позвонить — скажут что-нибудь?

— Это по поводу чего?

— Полетел ли стратостат?

— Позвони.

И идет дальше. '

Из-за двери доносится разговор Васи:

— Нет, мы хотим узнать, нет ли новой телеграммы о стратостате. Опять отложен?.. А на когда?.. А вы не знаете, там у них все благополучно? Только из-за погоды? Когда, вы говорите? Ладно. Нет, это ученики. Да. Хорошо. Спасибо. До свиданья.

Теплая улыбка светится на лице Валерьяна Петровича.

Ребята! Советские ребята! Ребята советских школ!

Давно ли гремела Чеховская школа на весь район скверной своей славой?

Валерьян Петрович вспомнил, как встретила она его, нового заведывающего, свистом, хулиганскими выкриками, разгромом физического кабинета. Это о ней, Чеховской школе, писала года полтора назад краевая газета:

«Воры-рецидивисты братья Софроновы, кулак и вор — Кириндясов, ошметки деревенского кулачья, изгнанные из колхозов и пристроившиеся в артели грузчиков, повели с помощью своих сыновей работу среди ребят Чеховской школы. В короткий срок был разгромлен физический кабинет, испорчено много школьного оборудования. Прилегающие к школе кварталы взвыли от хулиганства, школьные окна раскрыли зияющие провалы рам, осколки стекол усеяли тротуары. Хулиганство перебросилось на соседний товарный двор. Лучшему ударнику учебы, ученику Поспелову, сын кулака Васин всадил, в спину нож. В школе всего 7 пионеров. Кулаки изгнаны из школы и получили по заслугам…»

Тяжелы, ах тяжелы были первые шаги нового зава в школе. Но за плечами у него — 28 лет педагогической работы. Ему ли коммунисту, старому учителю, не знать дороги к детскому сердцу?

И он нашел ее, эту дорогу, быстро и верно. Самым буйным он вручил физический кабинет — самое дорогое, что имела школа.

Непоседливых ловко использовал в школьном самоуправлении. К остальным стал внимательно и чутко присматриваться.

— Не сдавайся, братва! — подогревал ребят отчаянный хулиган Парометов. — Что он вас эксплоатирует в кабинете? Сторожа есть, чтобы следить да убирать!

Не тут-то было. Как? Бросить вот эту чудесную электромашину? Отказаться от самостоятельных опытов с магдебургскими полушариями? Кому-то другому дать перетирать и расставлять все эти хрупкие колбы, пробирочки, приборы?