Клеопатра Гайлит - Крылья

— Ахать да охать вы мастера — продолжала Ольга Алексеевна, укладывая пачку книг в шкаф, — а вот помочь Желтову никого не нашлось. По-моему — Желтов замечательный парень был бы, если бы его в руки взять. Мне рассказывали, что у него в сарае настоящий авиозавод. А вы вместо того, чтобы пойти, да поучиться у него, — подвели мальчишку своей дракой. Фу, как безобразно, ребята, это у вас вышло! Сейчас по всему городу только и разговору, что о вашем побоище. В гороно прямо пригрозили исключить зачинщиков.

Школа наполнялась разноголосым шумом. Двери в учительскую то и дело открывались, входили учителя, просовывалась иногда ребячья голова, сверкали на миг озорные, живые глаза и снова дверь захлопывала свои челюсти.

Резко заверещал звонок в коридоре. Валерьян Петрович поднялся. Вскочили ребята.

— Так мы ни до чего и не дотолковались ребята, — укоризненно произнес он. — Не слышал я от вас ничего определенного. Подумайте, давайте, над всем этим делом. К нему придется вернуться.

Толкаясь в дверях, высыпали из учительской в коридор ребята. Только Костя и Орехов задержались у стола. Вася, поправляя пояс, остановил заведывающего:

— Валерьян. Петрович, со старшими у нас не все благополучно.

— А что такое?

— Да вот мы с производственным сектором подсчитали — неуды у них растут по алгебре, геометрии и физике. Мы на учкоме сегодня будем разбирать.

— Ты по журналам подсчет делал?

— Да, и по дневникам. И, знаете, Валерьян Петрович, трудно все-таки по кварталам зачеты сдавать. Лучше было бы покороче промежутки между зачетами делать. Тогда неуспевающих можно вовремя подгонять.

— Ну, что ж. Давайте, обсудим на учкоме. Вам необходимо тоже сегодня быть, Ольги Алексеевна.

— Буду обязательно. У меня есть кое-какие соображения на этот счет.

— Ну, пора на занятия, — ласково хлопнул Орехова по спине ладонью Валерьян Петрович. — Пошли.

— Ольга Алексеевна!

— А? — обернулась на робкий зов Кости химичка.

— Как же, теперь с Желтовым, а?

— Давай уж с тобой после уроков, дружок, подумаем, ладно?

— Ладно. Только…

Только не давала покою Косте мысль о Пане весь день. Он был рассеян на уроках, еле-еле двигался на физкультуре и совсем не остался на заседание учкома.

Конечно, он тоже слышал, что Панька — хороший моделист, что, у него есть замечательная модель с пятиугольным фюзеляжем. Но сам он еще не успел ее посмотреть. А потом эта модель, которую кто-то так варварски искалечил. Ребята рассказывали, что сердце замирало от одного только ее вида. И ведь строил модель весь кружок. Жеська эта самая тоже там возилась. А в Чеховской школе моделистов-то — раз, два да и обчелся. И кружка-то как следует нет, так только, каждый сам по себе. В шестых да седьмых еще группах и занимаются по-настоящему моделями человек 5–6. Ну, это уж что верно, то верно — знаменитые моделисты. У них и модели на состязаниях участвуют, и сами ребята — Бурченко и Шурка Парометов даже на всесоюзные состязания авиомоделистов уже ездили. А в Пушкинской там вон десятка два уже авиомоделистов. Вот это — да, по крайней мере. А Жеська — зловредная. Сама, небось, уронила модель, а теперь на него сваливает. А он даже одним глазком модели не видел! И Панька вот теперь ушел из дому… Верно: здорово нехорошо получилось. Да еще этот ябеда — зав. Пушкинской школы. Тоже гусь — сейчас же побежал всем нажаловался. Лучше бы собрал вот так ребят, как Валерьян Петрович, по-хорошему бы поговорили и никому бы не досталось. И Панька не ушел бы из дому. А то вот Жеську — дуру, небось, мать опять за волосы таскала. Да еще, чего доброго, крайосо узнает о драке, кружки запретит, скажет — срывают моделисты дисциплину.

Холодно. Ноги зябнут с пальцев. Мерзнут уши. В кино топят плохо. Кузнечиком мягко застрекотал аппарат, к экрану протянулась голубоватая широкая дымчатая полоска, экран ожил. Задвигались фигуры, поплыли дома, старинные постройки.

Человек, с бледным радостным лицом, мастерит большие крылья. Вот он цепляет их на плечи, скрепляет подмышкой и прыгает с высокой стены.

Он вытягивает руки, как будто расправляет крылья и парит, задыхаясь от восторга, над толпой, замершей в суеверном ужасе.

Смельчака принимают за сообщника дьявола и казнят за несказанную дерзость дикие, некультурные цари.

Сеанс окончен.

Экран меркнет.

Вздохнув, кидает на него прощальный взгляд большелобый мальчуган и задумчиво выходит из кино. Но только для того, чтобы бегом обежать кругом здание и стать снова к кассе, снова купить снова протискаться в зал и снова, как во сне, — жадно, боясь упустить хоть одно движение летающего человека, — следить за чудесным полетом.

— У-у, шибенник, — встречает дома мальчика бабка. — Где пропадал целый день?.

Мальчик, согнувшись, плетется в комнату. Зимние густосиние — сумерки прильнули к стеклам. Высоко в небе, как драгоценный камень, воткнута яркозеленая большая звезда, а вокруг нее густо насыпаны синие, желтые, зеленоватые мелкие звезды. Вот если подняться к ним — высоко-высоко? Что увидишь? Наверное — светло на небе ночью, как днем. Или даже еще светлее, потому что уж очень звезды блестят. И наверное — всю землю кругом видно. Почему вот у птиц — крылья, а у человека их нет? Сделать бы себе такие, как тот человек на экране. Тогда можно было бы улететь с земли всегда, когда становится трудно. Вот, например, улететь бы, когда маму в могилку зарывали, чтобы не слышать, как тяжело плачет папа и не видеть противных комьев ржавой земли, которые сыпались туда, вниз, прямо на мамин гроб. Или вот бы бабка начала ругаться, а ты взял крылья, подвязал и — ходу! Только бы руками шевелил. И откуда эти бабки только берутся?

— Задремал, приятель? — мягкая рука теребит тихонько вихор. — Давай-ка, раздевайся, да на боковую.

Отец помогает расстегнуть пуговицы, стащить штаны и, обняв, доводит до кровати.

— Ну, спи, оголец, спокойной ночи.

— Папа, — тянет за ворот к себе отца Кешка и шепчет на ухо:

— Откуда бабки берутся?.

Отец фыркает и, оглядываясь на старуху, шутливо шепчет сыну на ухо:

— От сырости в углах разводятся. Спи! Она скоро уедет.

— Завтра?

— На-днях,

Но и на-днях бабка не уехала. Как — приехала на похороны кешиной матери, так и осталась, будто присохла к квартире. Прожила зиму. А весной у Кешки наступило горячее время — решил строить самолет. Однажды он увидел в конце улицы стайку ребят. Живо оседлал палку и понесся по лужам к ним.

— И-го-го! И-го-го! Буденный едет! Дорогу давай!

Воинственный клич застрял в горле: над ребятами взвилась белокрылая, странная птичка, перелетела через дорогу и быстро села в грязь. Ребята с визгом кинулись к ней. Отбросив далеко палку-коня, Кешка в несколько прыжков домчался до ребят и замер — в руках одного из них он увидел малюсенький аэроплане. Он был очень похож на те аэропланы, которые Кешка видел на спичечных коробках, но совсем маленький.