Александр Батров - Барк «Жемчужный»

— Улька ваша удрала, в тапочках и больничном халате…

— Слышу, — глухо ответил Геннадий Васильевич и положил трубку. Задумавшись, он поглядел в окно. Город еще спал. Но звезды уже бледнели.

Когда рассвело, Улька была далеко за городом. Шла к югу берегом моря. Ей хотелось спать. Глаза слипались. Дойдя до рыбацкого поселка Лунное, она устало опустилась на песок у самой воды.

В это время Геннадий Васильевич сидел в автобусе и глядел в окно. Мимо него проносились поселки степного побережья. Петровка, Теплые ключи. Где-то здесь, по расчетам Геннадия Васильевича, должна находиться Улька.

Он вышел из автобуса. Отсюда на Николаевку вели две дороги: одна — берегом моря, другая — полями, огородами, виноградниками и степью.

Геннадий Васильевич направился к морю.

Утро выдалось прохладное. Но день обещал быть теплым, об этом говорили серо-жемчужная дымка вдали и маленькие медузки, что стремились убраться подальше от берега. В море играло и переливалось солнце.

Солнце разбудило Ульку.

Она поднялась и сразу же увидела доктора. Он сидел на песке, скрестив по-турецки ноги, и сурово глядел на нее. Вид у доктора был усталый. Ульке стало стыдно, что она доставила ему столько хлопот.

Она не сопротивлялась, когда доктор повел ее за собой в поселок и заставил позавтракать в чайной. Затем он сказал:

— Сейчас, Улька, мы отправимся на автобусе в Николаевку, будь умницей…

— Там никогда не останусь… Батька мой вор, а я дочка воровская…

Улька поднялась из-за стола и стремительно вышла из чайной. Она побежала к берегу через кукурузное поле. Ее голова то исчезала, то вновь появлялась среди густых зарослей.

Геннадий Васильевич последовал за беглянкой.

Кукурузное поле кончилось. За ним был овраг, а дальше — море. Улька бесстрашно скатилась на дно оврага; миг — и она очутилась внизу, на песчаной косе.

— А халат и тапочки я пришлю! — принес ветер оттуда слова девочки.

Она скрылась за рыхлой коричневой скалой.

В овраг Геннадий Васильевич не стал спускаться, а пошел в обход, по удобной тропинке. Он был спокоен. Он знал, что Улька теперь не свернет ни влево, ни вправо. С одной стороны было море. С другой — тянулся скалистый берег. Так до самого Серебряного лимана.

Иногда Улька оборачивалась и глядела, как доктор не спеша идет вслед за ней. Нет, в Николаевку она все равно не вернется. Вот только взглянет на нее и пойдет дальше, все дальше, туда, куда летят облака.

Ветер усилился, и море стало шуметь и сверкать золотыми блестками. Улька шла. Что-то беспредельно грустное было во всей ее фигурке, обезображенной серым халатом. Лишь волосы ее, казалось, жили отдельно. Развеваемые ветром, они были живые, рыжие и веселые.

Доктор догнал девочку.

— Ладно, иди куда хочешь, Улька, — сказал он, побежденный ее упрямством. — Давай посидим, поговорим на прощанье.

Они присели на береговой камень. Улька призналась с тоской:

— Дядя доктор, а я еще комсомолкой думала стать…

Геннадий Васильевич с доброй улыбкой положил руку на плечо девочки:

— И станешь!

— Нет, не стану, позор на мне… Батька…

— Нет на тебе никакого позора, Улька!

— А что же, дядя доктор?

— Горе у тебя, вот что.

— Да, еще и горе. — Улька задумалась.

Геннадий Васильевйч поглядел на море.

— Улька, — сказал он, — не хочешь возвращаться в Николаевку, приходи жить ко мне. Один я… У меня тоже была дочка… Радистка…

Улька благодарно кивнула головой.

— Нет, буду вам в тягость, потому что сама себя ненавижу. А за все спасибо, прощайте…

Геннадий Васильевич остался один на берегу. Он поглядел на свои руки хирурга с длинными сильными пальцами, перед которыми не раз отступала смерть, и неодобрительно усмехнулся. Ульку-то они не могли удержать. Пожалуй, с ней надо снова поговорить. Но времени уже не было. Его ждали в операционной.

А девочка шла берегом моря, по влажному теплому песку, шагала мимо высоких скал, пока не дошла до Серебряного лимана. Между ним и морем лежала узкая полоса земли, поросшая солончаковой травой. Отсюда была видна Николаевка.

Улька долго глядела на белые домики, окруженные садами, на пруд, отливающий черным лаком, и на старинную башню: на ней девчата играли в дозорных запорожцев — глядели, не мелькнет ли где в камышах турецкая вражья феска…

Все это властно позвало Ульку. Что же, она лишь взглянет на свой опустевший дом и пойдет дальше, за летящими на юг облаками.

Вечерело. Шумели травы. Робко, одна за другой, зажглись звезды и незаметно до самых краев наполнили небо.

К ограде своего дома Улька подошла никем не замеченная, Подошла и удивилась. На ее воротах висела какая-то странная фанерная табличка.

«Что это?» — подумала Улька и подошла ближе. На фанерке, побелевшей от жарких ветров, было написано?

От радости Улька заплакала. Нет, она теперь не пойдет за летящими на юг облаками. Сейчас она войдет в дом, зажжет свет и первым делом напишет доктору письмо…

А фанерка на воротах ее дома серебрилась в свете месяца, как крыло чайки.

Дворник Тунцов — один из самых лучших дворников на Смоляной улице, а вот Фильке он совсем не нравится. Нет во дворе веселой, мальчишеской жизни. Одни цветы на клумбах — красные, сиреневые и желтые. Ни в чижа сыграть, ни запустить с крыши воздушного змея…

Вздыхая, Филька заворачивает свой завтрак — два крутых яйца, хлеб и конверт со щепоткой соли — в оранжевые плавки.

Часы отбивают восемь часов утра. Скорей на улицу! Там, возле трамвайной остановки, собирается бригада искателей древнего поселения на берегу Куяльницкого лимана. Надо спешить. Но во дворе Филька останавливается, не в силах двигаться дальше. На вишневом дереве поспели вишни. Первые вишни. Хорошо бы взобраться сейчас на вторую ветвь… Это желание, острое, дерзкое и чарующее, с такой силой охватывает Фильку, что он даже открывает рот и забывает обо всем на свете.

Он так и стоит с открытым ртом, маленький одессит, школьник и пионер, смуглый, как юнга с океанского парусника. А какие-то молоточки, звонкие и легкие, чеканят в его голове слова: «Первые вишни… Первые вишни…»

Он глядит на вишни и не может на них наглядеться. Рубиновые, с влажным сочным сиянием кожуры, они манят Фильку, зовут к себе… Настоящие волшебные вишни! Да и само дерево не простое. Оно из Генуи. Его привез сын Тунцова, моряк Николай. Тогда эта вишня была совсем маленькой. А теперь генуэзка приветливо шумит листвой. Небо Одессы, такое же теплое и высокое, как и небо Генуи, удочерило ее.

Ноги Фильки отрываются от земли. Шаг, второй, третий, и вот он стоит перед вишней. Он глядит на чудесные плоды, и перед ним возникает радужная картина…