Александр Батров - Барк «Жемчужный»

Неожиданно она увидела в ней круглую золотоглазую рыбу. Умоляюще протянув к воде руки, Эмма затаила дыхание.

«Океан, подари нам эту рыбу!» — все кричало в Эмме.

Золотоглазая с оранжевыми плавниками глядела на девочку и, казалось, улыбалась.

Рыба! Из нее можно выжать сок и напоить ребенка. Остатки золотоглазой они съедят сами…

— Рыба, послушай, — сказала Эмма. Она ласково посвистела рыбе. Та не шевелилась. Эмма собрала все свои силы и бросилась на нее.

Рыба исчезла.

Девочка вышла на берег и легла в ногах сестры и Фатимы.

Ей вдруг показалось, что их руки благодарно погладили ее мокрые волосы.

Так ли это было или не так, но она почувствовала себя лучше, словно прохладой Арктики дохнуло на нее.

Солнце поднялось выше. Фатима вздохнула и сказала:

— Терпите, аллах нас не оставит… Надо ждать.

— Ждать? Нет, не надо! — глухо, не своим голосом вдруг вскрикнула Эмма. — Там, в сумке, фляга с водой!.. Несколько горстей снега…

Как она могла об этом забыть? Ее вместе с сумкой выбросило из машины.

— Кто-то мутит твою душу, — испугалась Фатима. — Ты не африканка… Ты не вернешься.

— Не ходи, — попросила Симона.

Эмма усмехнулась. Разве она не пионерка Северного Сияния?

Эмма поднялась. Ее зоркие глаза запомнили путь к машине.

Она шла пошатываясь, но не падала. Какая-то странная сила, похожая на музыку, поддерживала ее. Крутые мускулистые волны музыки несли Эмму по скрипучей, жесткой земле.

А солнце было как спирт. Жгло и пьянило.

— Не жги! Ты разве не знаешь, что трое ждут меня на берегу? — сказала Эмма.

И солнце, казалось, сжалилось над девочкой.

Дюны исчезли. Исчезла Африка. Перед Эммой возникла тундра. Белые нежные руки пурги легли на плечо Эммы. Шорох снегов, переходящий в серебряный птичий свист, приветствовал ее.

Эмма остановилась перед обгоревшей, занесенной пылью машиной. Девочке посчастливилось: она нашла свою сумку.

Пальцы принялись лихорадочно отвинчивать пробку фляги. Но Эмма сейчас же гневно прикрикнула на свои пальцы:

— Не смейте!

Она направилась назад, к океану. Музыка снова несла ее. Нет, не музыка. Она мчалась на своей нарте, весело покрикивая на собак:

— Белка! Лунь! Румба! Пуночка! Эй!..

День клонился к вечеру, когда она появилась на берегу океана. Симона, Фатима и ее мальчик лежали без сознания. Но вода из фляги оживила их. Они открыли глаза и увидели Эмму, неподвижно лежавшую возле них на песке.

Сердце девочки не билось.

Океан шумел. Сын Месяца, который больше всех выпил воды — растаявший снег Арктики, — протягивал океану свои смуглые тонкие руки, Симона упала рядом с сестрой и принялась целовать ее холодное лицо.

А Фатима обратила свой взор к востоку:

— Аллах, эта девочка была самая лучшая из людей, — сказала марокканка аллаху и, помолчав, добавила: — Она была лучше, чем ты, великий!

Лешка — малец лет одиннадцати, синеглазый и большеротый. Нос у него облупленный. А это значит, что погода в Одессе великолепна. И верно, пришла веселая, жаркая весна.

Он сидит возле окна. Из окна видно море, и там, в теплых вечерних сумерках, плывет судно — шхуна с тугими высокими парусами…

Но это только мираж. Никакой шхуны на море нет, и в то же время шхуна существует. Она стоит на подоконнике перед Лешкой. Он мастерит для нее мачту из ручки старинного бабушкиного зонтика. Настоящая слоновая кость. Резец в руках мальчика сверкает, отливает голубой сталью и верещит, как Лешкин лоб в испарине, но ничто не может оторвать мальчика от модели парусной шхуны: ни шум листвы, властно зовущий на бульвар, ни трехкратный свист за окном. Так вызывают Лешку многочисленные друзья.

А за окном вечер. За окном звезды. За окном море.

— Хватит, Лешка, трудиться, — доносится из соседней комнаты голос матери.

Хватит? Нет, Лешке всегда чего-нибудь не хватает. Особенно времени…

— Лешка! — на этот раз голос матери звучит строже. Она заходит в комнату и недовольно морщит лицо, — Сидишь целую неделю. Гляди, какой ты стал бледный…

— Ладно, я сейчас, — говорит Лешка.

Но как только мать выходит, он занавешивает дверь снятым со стены ковриком и снова берется за резец.

Мать прислушивается. Теперь за дверью тишина.

А Лешка торопится. К утру шхуна должна быть готова. Завтра в гавани от имени класса он вручит кубинской делегации модель кораблика. Шхуна называется «Ласточка».

Наконец мачта сделана. Отполированная до блеска, она водружена в мачтовое гнездо… И тут сон — вор времени — обрушивается на Лешку.

Ему снятся слоны. Они собрались поглядеть на мачту, сделанную из клыка их родственника… Они довольны работой.

Спит Лешка до самого утра. За это время можно было бы вволю погонять мяч на футбольной площадке, наловить уйму бычков и просмотреть целых три фильма…

Утро яркое, солнечное. Шумят городские акации. Проносятся над ними светлые облака. В гавани раздается звон судовых склянок.

Город раскрашен флагами дружбы и гостеприимства.

Идут в порт студенты, ремесленники, школьники. Шагает по улицам отряд пионеров, и вместе с ними идет наш Лешка. Он несет подарок кубинцам — шхуну с развернутыми парусами. Рядом с Лешкой идет Лиза Матвеева, чемпионка по плаванию, и держит фанерный овал с портретом вождя кубинской республики.

— Фидель похож на орла, — говорит Лиза.

— Орлы могут глядеть на солнце, — щурясь от солнечного света, как бы про себя произносит Сенька, карапуз с букетом белой сирени.

— Я тоже могу, — вдруг заявляет Лешка. Запрокинув голову, он глядит прямо на солнце.

Но солнцу, по-видимому, не понравился дерзкий мальчишка.

Лешкина голова закружилась. Множество огоньков, таких же пестрых, как флаги расцвечивания, заплясали перед глазами мальчика.

А корабль с кубинцами входит в гавань.

Колонны встречающих торопятся. Лешкин отряд даже пускается бегом к морю.

Бежит и Лешка, на которого разгневалось солнце, Бежит и, вдруг споткнувшись, падает со своей шхуной на мостовую…

В гавани реки живых цветов.

— Вива Куба! — гремит город.

Звучат в ответ кубинские песни.

А Лешка? Он остался один на опустевшей улице матроса Вакуленчука. Мальчик сидит на обочине мостовой. Он горестно прижимает к груди свою драгоценную шхуну с поврежденной рубкой и сломанной мачтой…

Горькие слезы — они горше стручкового болгарского перца — заливают Лешкино лицо. Похоже, что этим мальчишеским слезам никогда не остановиться…

А город все гремит:

— Вива Куба!

Кубинцы сходят на берег. Идут по улицам города.

— Вива камарадос!

И небо над ними шумит: «Вива!» И синее море рокочет: «Вива!» И деревья, и облака, и сердца людей говорят это лучистое слово.