Алексей Леонов - Лёнькин букварь

— А ну, ребята, дайте звонок! — скомандовал нам председатель. — Видите, как тянутся да кто? — кто первым идёт на работу.

Мы наперегонки бросились к ракитке, на которой висел рельс, нахватали кто что успел, что нашёл: камень, железку, — и принялись названивать, торопить всех на пир.

Праздник начался с речи колхозного счетовода, глотовского Ивана Андреевича Панина. Он хвалил наших Каменских за хорошую работу и прочитал список, кому дали премию. Премировали рожью, пшеницей, капустой, картошкой, мёдом, а мужиков деньгами.

После счетовода стал говорить председатель, потом Алексей Сидорович, потом подъехал из сельсовета Сашки и Зинки Фомичёвых отец, и его заставили говорить перед народом. После него начался праздничный обед. Скоро мужики затянули песни, потом началась пляска. К вечеру из Шеинова пришли ребята-женихи, стало ещё веселее.

На второй день праздника хозяйки ходили по избам и разыскивали свои чашки-ложки, перемешавшиеся в праздник..

И всё же началась и настоящая зима. Замёрзли лужи, позже затянуло льдом пруд. Вольно загулял по голым полям и лугам холодный ветер, гонял по просторному небу тёмные тучки, грозившие снегом. По садам и лесам ветер насвистывал в ветвях деревьев. Чаще и чаще ветер стал откуда-то приносить мелкие снежинки. Скотину не выпускали со дворов. И только гуси ходили к пруду и с тревожными криками возвращались к домам, не найдя воды. Лёд на пруду, где гуси с весны царственно плавали целыми днями, оказался для них концом лета. А нам он принёс радость.

Каждый день мы заходили к кузнице и осматривали кучу железок, в которую кузнец выбрасывал всё негодное. Однажды Мишка, подбежав первым, схватил спинку от косы. Такая находка для нас стоила очень дорого: ты оказывался с коньками! Ребята завидовали брату, называли его счастливым. Он сразу же принялся за дело, лишь мы пообедали, вернувшись из школы, начал из дубовых чурачков вытёсывать деревянные коньки. Работа эта очень трудная. Дуб — дерево прочное. Как говорят плотники, с дубом и настрадаешься, и наплачешься. Но Мишка не спешил делать сразу. Он занимался с коньками и решал задачки. Я начал тоже мастерить себе конёчки, но у меня не хватало сил и сноровки. Я договорился, что брат отдаст мне свои старые, а я за это буду всегда-всегда его слушаться. И я лишь смотрел, как он ловко и легко работал, тесал, строгал, пилил, долбил, потом перепиливал напильником спинку косы и вставлял её в деревяшку.

Через три дня мы с Мишкой выходили на лёд на торжественное испытание самоделок. Сошлись все ребята — и началось. Лёд самый прочный был в хвосточке, где он лежал почти на иле. Было' видно, когда прогибался лёд, как под ним расплывался по сторонам ил. Обычно мы искали подо льдом карасей, но не находили, а теперь было не до рыбной ловли. Каждый из больших ребят посмотрел коньки, подержал их в руках, одобрил. Я их стал прикручивать на свои лапти, а мои сверстники лишь полюбовались коньками да повздыхали, что у них таких нет.

От бедности и потому, что от нас далеко был город, ни у кого из ребят в нашей Каменке не было даже самых обыкновенных снегурок. Все ребята делали себе коньки сами или выменивали на что-нибудь у тех, кто умел делать их. У некоторых за лето коньки терялись и осенью они жалели, что все катаются, а у них нет конёчков.

Коньки прикручивались к лаптям верёвками и палкой. И вот все, словно по команде, принялись цеплять на ноги коньки. Кататься начали с хвосточка, потом сместились на середину пруда, потом Мишка пронёсся на своих новых у плотины, где было глубоко. За ним прокатился второй Мишка, потом Серёжка. И вот, преследуя первых, стараясь не уступить в смелости, направились следом одноконёчники Сашка Фомичёв и Машков Шурка. Они катились рядом, отталкиваясь одной ногой, были похожи на хромых. Лёд под каждым прогибался, шёл волной.

У плотины лёд не выдержал, угрожающе затрещал под одним и под вторым, разошёлся, как по швам, и Шурки по грудь погрузились в воду. Они быстро прокарабкались до плотины, схватились за ракитовые корни и выбрались из воды. Ребята остановились, принялись кричать, смеяться. Пострадавшие пустились по домам. Сашка Фомичёв вдруг повернулся и побежал следом за Шуркой Машковым.

— Куда ты? Не там твой дом.

— Догони его, догони.

— Конёк отнимай, конёк.

— Шурка, не отдавай, — неслись над прудом крики.

Сашка побоялся мокрым являться домой, решил обсушиться у Машковых, у них можно, не заругаются и беде помогут, а пока будешь сушиться, дед Митрий расскажет сказку или какую-нибудь историю, как он был на войне, попал к немцам в плен и жил там, или расскажет о своих пастушеских приключениях. Ребята не стали кататься, направились к Машковым. Я отнёс свои и Мишкины коньки домой, догнал ребят. Когда мы все вошли в избу, то намокшие уже сушились. Дед Митрий ссучивал пеньку для верёвок подбивать лапти и удивлялся:

— Вихорь вас знает, как вы намокаете. Я на войне был, сколько по льду перебирался, а ноги нигде не замочил.

— Забыл, наверное, дед Митрий, — сказал Серёжка. — На войне из воды сухим выйти? Не верится.

— А может, и забыл. Дело-то когда было, не теперь и не в гражданскую, а до того ещё…

— Расскажи, дед Митрий.

— Что рассказывать? Воевали и воевали. Убьёт пуля кого — схороним и опять воюем. Передвигались: то они наши окопы займут, то мы ихние. Мы за своего царя воевали, они — за своего императора. А все: что мы, что они — зря кровушку проливали.

— Дед Митрий, а ты спой нам что-нибудь, — попросил мой брат.

— Верёвку довью, сяду за лапти, за лаптями спою вам про раненого солдата и чёрного ворона.

На колхоз деД Митрий работал только зимой. Летом он стерёг скотину, с весны уходил в какую-нибудь деревню, нанимался за хлеб, за картошку и деньги на весь пастбищный сезон и пас коровушек с овечками до белых мух. С наступлением зимы ему задавали работу: вить верёвки. Вил он вожжи, постромки, тонкую верёвку для опутки саней, на завёртки для оглобель. И когда ни придёшь к ним, дед Митрий вьёт и вьёт верёвки. Утром рано, ещё все спят, а он за работой, вечером до полночи он стоит у гвоздя в стене и опять занимается всё тем же делом. А когда станет светло, в закопчённые окна пробьётся день, он плетёт лапти.

Не в каждом чужом доме можно было без занятий просидеть долго. Поиграешь, а потом и скучно станет, уйдёшь. У Машковых можно было просиживать в безделье целые дни и ночи. Придёшь поздно домой, мать спрашивает:

— Где вас так долго держали?

— У Машковых.

— И что вас там, как магнитом, притягивает? Какими вы там важными делами заняты? Уроки-то кто за вас делать будет?

— А Мишка читал там, — отвечаю я.

— Что там можно читать? Что днём, что вечером при слепом свете копаются.