Алексей Леонов - Лёнькин букварь

Но Мишка действительно читал. Он брал хрестоматию, читал, потому что читать он любил и умел лучше всех. Все слушали, запоминали. Слушала Домна и дивилась, как ладно написано, а дед Митрий восхищался, что всё правда, всё красиво.

— Как ловко, падер её возьми! От бы самому посмотреть!

Что нас притягивало к Машковым? Дед Митрий любил петь старинные песни, заставлял нас подтягивать ему, рассказывал сказки, разрешал вить за него верёвку, циновать, резать на ровные полоски лыки. К весне ребята плели из ремней плети. Острым дедовским ножом можно было разрезать ремень на тонкие жилки и научиться плетению. Играли здесь в бирюльки. Дед Митрий становился тогда заядлым болельщиком, забывал о лаптях, если кто-нибудь разваливал спичечную кучку, проигрывал.

— Не везёт, вихорь её возьми, — применял он в таком случае второе своё изречение, за которые его так и звали дед Вихорь или дед Падер.

Что такое вихорь, мы знали, а падер так и осталось загадкой.

Подваливало снегу, заносило лёд на пруду, портило его оттепелями — коньки забрасывались, делались лыжи. Опять занятия на многие дни, а потом походы на катание на самые крутые горы к Гайку и за Макеечкиным рвом. Глубоким становился снег — и наступала пора катания на скамейках. Тут опять требовалось мастерство и выдумка.

Мишка делал разные скамейки, но к этой зиме мы припасли с ним для этого изделия рассоху, сломанную часть от сохи. Осенью на картофельном поле я нашёл деревягу, приволок к костру. Бросить её в огонь Мишка не дал.

— Эта штука нам пригодится, — сказал он. — Зимой мы на ней ещё покатаемся.

На эту широкую деревягу с загибом, как у лыжи, надевались железные сошники. Бросили её, потому что один сошник отломился.

Делал скамейку Мишка. Я помогал ему: держал, когда он пилил и строгал, подавал инструмент, палки, доски. В рассохе брат продолбил четыре отверстия, вставил в них ножки, сверху насадил доску-сиденье — и скамейка была готова.

— Наморозим лёд — будем кататься, — обрадовал меня Мишка, когда плотницкие работы были завершены, и дал самое важное поручение: — Иди к корове и смотри, когда она нашлёпает нам лепёх. Сразу кричи мне. Я уроки сделаю, сменю тебя.

Я отправился в хлев на дежурство. На нижней, катальной части скамейки надо было намораживать лёд. Намораживание делалось из снега: доска поддонная обливалась водой, посыпалась ровным слоем снега, и снег пропитывался водой, трамбовался, схватывался морозом; потом намораживался второй слой, третий и так до нужной толщины. Но снеговой лёд скоро раскалывался, отбивался от дерева и не пользовался у нас успехом. Лучшим материалом был коровяк. Здесь работа велась таким же образом, только вместо снега брался тёплый коровий навоз.

Работа мне досталась не совсем приятная. В хлеву было темно и скучно, а скоро сказался и мороз, полез под шубу, в лапти. Я ждал, когда корова соизволит нашлёпать нам свой материал. Дежурил я где светлее, потому что побаивался домового. Я много раз слышал, что в каждом хлеву живёт невидимое существо, заботящееся о скотине — домовой. Шумнёт что-либо на сене — у меня по телу озноб: «Домовой!» Потревожатся куры на насесте — опять он же, ему неймётся. Мне представляется домовой маленьким, толстеньким человечком, стареньким уже, волосатым, чёрным, потому что чёрный не виден в темноте. Мишка, чтобы задобрить корову и скорее получить от неё материал, сбросил ей с сеновала сена. Она ест сено и смотрит на меня. Мне кажется, что домовой может обидеться на меня, что я мешаю корове есть сено. Я стою и слушаю, задумавшись о домовом, — вдруг как подпрыгну да крикну. Кто-то мягкий, как мне показалось даже через онучи, прошёл мимо моих ног. Смотрю, а это наша кошка лащится о мои ноги. На мой крик Мишка выбежал, спросил:

— Готово?

— Нету.

— А что кричал?

— Кот чей-то забрался, — соврал я.

— Коровушка, ты давай, давай. Зря я тебе сена набросал? Давай, милая, а то вечер уже, Лёнька замёрз.

— Миш, погреться мне можно? — спрашиваю я.

— Погрейся, только не долго, а то прозеваем. Мороз крепкий, сразу схватится.

Я вхожу в тёплую избу, сажусь на лавку, не раздеваясь. На столе Мишкины учебники, тетради. Мне тоже надо подержать в руках букварь, написать слова, решить примеры, но важнее скамейка. Долго греться нельзя, можно прозевать, выхожу снова в хлев, боясь домового ещё больше, потому что в углах хлева стало ещё темнее.

На улице воробьиное попискивание. Они разлетаются по своим норкам в соломенных крышах на ночлег. Мне жалко воробьёв. Холодно им. Залетали бы в дом. Разве их не пустили бы переночевать в тепле? И никто их не тронул бы. В сенях скрипнула дверь. Мать вынесла корове помои.

— О, а кто ж ей сена-то дал? — удивилась она. — Напоить прежде надо, а потом корм давать.

— Нам нужен коровяк, — сказал я. — Мы её кормим.

— А ты и ждёшь тут это добро? Иди в избу, замёрз.

— Я грелся.

— Иди. Я доить сейчас выйду, крикну вам, если она раздобрится.

Я вошёл в избу. Мишка положил ручку, спросил обрадованно:

— Готово?

— Не. Сено поела, а ничего не дала за него.

— Ух, она нас подводит. Сергей Машков раньше нас наморозит. Надо было снегом…

Из хлева донёсся голос матери:

— Ребята! Ребятки! Добро вам подоспело.

Мы вылетели из избы. В хлеву было темно. Мишка быстро зажёг фонарь, заставил меня светить. Он собрал навоз на широкую совковую лопату, вынес на открытое пространство двора, где стояла приготовленная скамейка для намораживания скользящей поверхности. Мишка был очень радостный. Работал он внимательно и любовно. Я поливал ему кружкой по его указаниям. Он уплотнял материал лопаточкой, потом прогладил с водой рукой, как оглаживала мать перед посадкой в печь хлебы и пироги.

Поздно вечером, когда уже стало зеваться, время было спать, мы выходили смотреть на свою работу. На скамейке образовался зелёный, с мелкими соломками лёд.

— Утром бы помогла нам корова ещё слой сделать. Вечером прокатились бы.

Нам повезло. Утром Мишка проснулся рано, вышел в хлев и влетел с радостным возгласом:

— Лёнька, быстро с печки. Работа есть.

Я слетел с печки мгновенно, готовый к исполнению любого задания. В школу мы шли с братом такими довольными, что даже похвалялись нашей скамейкой перед сверстниками. Вечером назначено было обкатывать скамейки, и я с нетерпением гнал скорее время и думал только о катанье.

Уроки пришлось делать сразу после школы, пока мать собирала обед, и после обеда доделывать. У меня было мало задано. Чтение я дома не повторял, успевал всё перечитать на уроках. С чем было плохо, так это с правилами. Все правила, какие только мне ни встречались, я не мог запомнить слово в слово. Мне казалось, что их и знать-то не надо. Не будешь же их всю жизнь рассказывать кому-то.