Алексей Леонов - Лёнькин букварь

Я спрятал листки, набрал ещё, по звонку сбежал вниз и сел за парту. Непонятным восторгом наполнялась моя душа. Я держал руку на кармане. У меня были теперь свои стихи. Мне казалось, что я самый богатый на всей земле человек. Я не слышал ни голоса Алексея Сидоровича, ни Колькиного шёпота, спрашивающего, где я был и почему от меня пылью пахнет.

В перемену я вызвал Мишку из школы, завёл его за сарай под застреху и показал листки.

— На чердаке был? — спросил он.

— Ага, с Алёшкой немым.

— Там открыто?

— Да.

— Спрячь это и иди в класс, — сказал брат и убежал от меня.

По звонку Мишка не явился на урок. Я ждал его с минуты на минуту. Время для меня потекло очень медленно.

— А у нас один ученик куда-то подевался, — сказал вдруг Алексей Сидорович, остановил вопросительный взгляд на мне и спросил: —Ты не знаешь, где задержался брат?

Я залился краской. Что-нибудь соврать я не мог. Мне казалось, скажи я первое выдуманное слово, как каждому будет ясно, что я вру, обманываю. Я повесил голову и молчал. Я считал себя и брата погибшими. Алексей Сидорович спросил:

— Он не в магазин отправился?

Я раскрыл рот ответить, что именно он в магазин, как на чердаке сильно громыхнуло. Алексей Сидорович поднял глаза к потолку, посмотрел, послушал, встал и сказал:

— Занимайтесь, я сейчас вернусь.

Алексей Сидорович подошёл к двери. Я встал и обратился:

— Алексей Сидорович!

Он остановился, обернулся. У меня сильно колотилось сердце. Представилось, как он поднимается на чердак и встречает там Мишку.

— Ты что хотел? — спросил учитель, держась за дверную скобу.

— Алексей Сидорович, — повторил я тихо.

— Что? Что? Я слушаю тебя.

— Алексей Сидорович, а мне можно… это… выйтить в уборную?

— Перемена только была, — сказал Алексей Сидорович и, растворив дверь, пропустил меня вперёд.

Из коридора в наш класс вошёл Мишка.

— Алексей Сидорович, можно войти? — спросил он.

— Входи, Леонов, и не опаздывай в другой раз. По магазинам ходите после уроков.

Я вышел из школы. Переживания за брата обессилили меня. Я постоял на крыльце и вернулся в класс, ни на кого не глядя, прошёл за свою парту. Из-за незакрытой мной двери донёсся голос Алексея Сидоровича:

— Прасковья, ты опять чердак открывала?

— Открывала, Алексей Сидорыч. Я растопочки взяла. Прямо вот чуточку-чуточку.

— Там нет растопки! Там книги! Понимаешь, книги! На них опись есть. Ты их пожжёшь, а меня судить будут.

Я был в испуге. Мишка взглянул на меня, весело подмигнул. Но я оставался в испуге. Как узнают, что я брал с чердака листы от книжек, так и меня посадят.

К концу уроков дождь перестал, но было пасмурно. Мишка отложил в мою сумку учебники, помешкал, пока ребята вышли, нырнул под лестницу и вышел с полной сумкой. Он быстро пошёл от школы, подгоняя меня. За деревней свернул к риге.

— Поглядим, какие я взял книжки, — сказал он.

— А нас не посадят? — спросил я.

— Не бойся. Их там столько было — все пустили на растопку.

В риге стояла телега. Мишка сел на телегу и стал рассматривать книжки, читая вслух названия:

— «Н. В. Гоголь. Полное собрание сочинений. Том одиннадцатый». Старинная. Тысяча девятисотого года. «Сочинения Ф. М. Достоевского. Дневник писателя за 1877 год». Тоже старинная. Выглянь — никого нет?

Вблизи никого не было. От сада кто-то ехал на подводе.

— Миш, кто-то едет.

— Далеко?

— К Филе подъехал.

— По нашей дороге? — спросил он.

— Сейчас посмотрю. — Я выглянул из риги. — По нашей.

— Прячем — и на дорогу! — обрадовался Мишка. — Топать не придётся, подъедем.

Мы вышли на дорогу. Я подумал, что хорошо бы наш отец ехал бы на этой подводе. Он сам посадил бы нас, не надо было бы проситься подъехать.

— Кто ж это едет? — принялся гадать Мишка. — Наверное, Кузьмич ездил в правление.

Но моё желание исполнилось. Ехал наш отец. Он остановил лошадь, сказал:

— Встретились ребята, сказали, что вы ушли. Надо было ещё в одно место заехать, но передумал, вас подвезти решил. Садитесь.

Мы сели на телегу.

— Пап, можно я буду править?

— Правь. — Отец отдал мне вожжи. — А что в риге-то прятались — дождя не было?

— Книжки смотрели, — сказал я.

Брат придавил мне ногу и ущипнул. Я прикусил язык.

— В библиотеку ходили? — спросил отец. — Сейчас уже вечерком можно и почитать, работы мало стало.

Мишка зимой приносил из колхозной библиотеки книжки и читал их вслух.

Под чтение хорошо было засыпать, особенно когда становилось скучно или жутко.

— А у меня стихи, пап. — Я вытянул из кармана листки и подал их отцу. — Это мне Алёшка немой дал. Там на школе, на потолке их много.

— Разве там ещё что-то осталось? Сколько растаскивают. А на какое дело-то? — на курево, на растопку. За это руки отшибать надо. Никанор тут ко мне подошёл, закурить протянул кисет. Смотрю — песни на бумаге. Курить-то мне ни к чему. Листок я взял себе — вам показать, а кисет вернул.

Отец бережно достал из кармана листок, подал Мишке. Брат осмотрел листок, сказал:

— Стихи. Только почему-то без названия. Он стал читать.

Ф. Тютчев

— Это что ж, стихи такие? — спросил отец.

— Это вместо названия, — ответил брат. — Стихи вот.

Февраль 1869 г.

— Вон когда сочинялось, — сказал отец. — Это, наверно, сам Пушкин сочинил? Он мастер, говорят, был на такие штучки.

— Нет, пап, Пушкин же в тысяча восемьсот тридцать седьмом году погиб на дуэли, — сказал Мишка.

— Стало быть, кто-то другой сработал. В прежнее время много грамотных было. Некрасов, про Топтыгина который сочинил, тоже на язык бойкий мужик был… Эх, счастливые вы, ребята. Выучитесь, все книжки перечитаете. Не ленитесь только. Ну, а что тут Алёшка немой дал?

— Сторожихин-то? — спросил за меня Мишка. — Лёнька за него заступился, так он теперь с ним дружит.

— Это правда? — спросил отец.

— Да, — ответил я в смущенье.

— Так и надо. — Отец вынул из кармана длинную конфетку карандашом, подал мне, вторую дал Мишке. — За обиженных всегда надо заступаться.

Мы подъехали к Гайку. Из низины тянуло холодом. Лес застилало ледяным туманом. Дорога была грязная. Земля липла к колёсам и отваливалась тяжёлыми комьями, ошмётками.

— А скоро и снежок выпадет, — сказал отец. — Зимушка-зима припожалует. Трудненько вам, ребятки, достанется, но, думаю, вас-то мороз не испугает.