Михаил Фарутин - Четвёртый Харитон

— Следопытом быть не так просто. Но вы работали отлично.

— А ежа вместо медвежонка ты тоже сам себе в рюкзак сунул?

— Нет. Тут и я тоже дал маху. Медвежонка из рюкзака на волю выпустил дед Ковча. И дровни с плугом и бороной тоже Ковча отвёз на Ваське в другое место. Вот и получается, что:

— Ха-ха-ха! — смеются следопыты.

Не слышно тракторных моторов.

Не слышно топота и храпа лошадей.

Не слышно гиканья наездников.

Умолкли шумные хороводы.

Месяц высветил и без того светлую майскую северную ночь. Но за околицей, на берегу реки, тихонечко звенит гармонь и льётся задушевная мелодия песни пахаря:

С южной стороны дома протаяла завалинка. На припёке, поближе к стене, треясь, охорашиваются обрадовавшиеся весне куры. Около них расхаживает чёрный золотошеий петух с большим красным гребнем. Нижний край ската тесовой крыши дома украшен частоколом мартовских ледяных сосуль. С острия сосуль весело, беспрерывно и неудержимо льются звенящие струи прозрачной воды. Большая сосу ля, подтаявшая у основания, оторвалась от тесины, шлёпнулась о ступеньку крыльца и рассыпалась на мелкие ледышки. Ледышки играют на солнце цветами радуги. Петух соскочил с завалинки, уставился левым глазом на золотую ледышку, клюнул — не понравилось. Перекинул гребень на левую сторону головы, уставился правым глазом на фиолетовую ледышку и тоже клюнул. Опять не понравилось. Взмахнул крыльями, изогнул дугой шею, закрыл глаза, чуть присел, прокричал во всё горло: «Ку-ку-ре-ку!» И неторопливо зашагал к завалинке. В это время ещё сосуля оторвалась от крыши и тоже шлёпнулась о ступеньку крыльца, да так, что градом ледышек обсыпало кур, а одна ледышка угодила в красный гребень петуха. Куры забеспокоились, перестав охорашиваться. Петух отскочил в сторону, глянул на край крыши и, наверное, решив, что кто-то ещё сбросит оттуда не одну сосулю, прокричал тревожно: «Ко-ко-ко!», будто спрашивал — кто там балуется? И увёл кур в подворотню сарая — подальше от греха.

— Трусишка! — засмеялся Харитоша, глядя на петуха, и, размахнувшись, одним ударом колуна развалил пополам толстую еловую чурку.

В отводе, что из поля в деревню, показался Ковча с бегущими за ним лыжами, привязанными верёвочкой к кушаку.

— Дед Митрич, заходите передохнуть! — обрадованно закричал Харитоша.

— К тебе и иду, сынок.

— В избу пойдёмте, Митрич, чаем с клюквой угощу.

— Лестница крута, не осилю. Устал. Дай-ка лучше потолще чурку. Вот так, спасибо. Эко сколько дров-то наколол! — метнул глазами старик на гору желтоватых с красноватыми прожилками, смолой пахнущих поленьев. — А на Шумиху ходил. Утром-то по насту, что по асфальту, ну, а как ободняло наст — не держит, еле до зимника добрался.

— А зимник ещё держит?

— Да где как. В лесу держит, а в поле тоже местами сдал. То по колено провалишься, а то и глубже, еле до деревни добрался, будь ты неладна.

— Сохатого не видел?

— Эх, Харитоша, кажется, и ты его не увидишь больше.

— Почему? — удивился парень, вскинул колун над головой, приподнявшись на носках и подавшись плечами назад.

— Да разорвали нашего Василия Ивановича волки, провалиться бы им. Затем к тебе и пришёл, чтобы сказать.

— Не может быть, Вася сильный лось, волкам его не одолеть! — И так ударил колуном по половине чурки, что отколовшееся полено со свистом и звоном, как снаряд, пронеслось над головой старика.

— Ох и силища в тебе, Харитошка! — вздохнул дед, косясь на лежащее поодаль полено, что пронеслось над его головой… — Да и мне не особенно верится, но, по приметам, это наш лось. Хотя и примет-то мало — одна голова да задняя нога остались. Во как разделались, проклятые, с животиной.

— Где? В каком месте?

— А за Шумихой, в осиннике, на склоне, что к Сырям тянется. Да там, где вы по осени корм для сохатых заготовили.

— Не верится мне, дед Митрич. Не может быть.

— Да ведь и мне не верится, а что поделаешь.

— Соболь! — крикнул Харитон Четвёртый. — Ко мне! — и бросил колун к подворотне сарая.

Огромный, лохматый, серой масти пёс-волкодав в два прыжка соскочил по лестнице с верхнего крыльца, опрометью бросился к парню, вскинул передние лапы ему на плечи, высунув длинный красный язык.

— Вот что, дружище, — говорит Харитоша верному псу, пристёгивая сигнал к ошейнику, — сейчас же разыщи Силу, Тонкослуха и Востроглаза. Да быстро! Время не терпит! Понятно?

«Гам! Гам! Гам!» — ответил пёс.

— Ну то-то, беги, — и поцеловал Харитоша своего любимца в холодный мокрый пятачок носа.

Соболь вывернулся из объятий хозяина, перемахнул через палисадник и молнией бросился в другой конец деревни разыскивать следопытов.

За последние два года лось Васька, выкормленный следопытами и дедом Ковчей, совсем отбился от рук. Круглый год проживает в лесу. Заделался вожаком дикого стада сохатых и редко появляется в деревне. Лакомство ещё берёт из рук ребят или деда, но чтобы оброть на него надеть или оседлать — и думать нечего. Мотанёт рогастой головой, ударит копытом о землю и не торопясь уходит в лес к своему стаду.

— Сколько волка ни корми, а в лес смотрит, — досадует Ковча, — а может быть, сплоховали в чём, обидели зверя?

— Опозорили лося, — отвечают на это бабы Ковче, — заставили зверя землю пахать. По молодости он не понимал, а подрос и догадался, что это не звериное дело. Думаете, он без понятия совсем? Поди-ко!

Но, несмотря на это, среди людей он остаётся как «наш Васька», «наш Василий Иванович», «наш сохатый», «наш лось».

С конца марта до середины апреля, пока наст держится, не один лось в северной местности попадает в волчьи зубы. Наст хорошо держит волка, но не выдерживает лося.

Снег глубокий. Ледяная корка режет лосю ноги. Тяжело лосям в это время в лесу. Топчутся где-нибудь, забравшись в чащобу, на одном месте, грызут кору сосен, осин. Переходы не делают. Это хорошо знают волки и, наверное, с нетерпением ждут весенних утренников, чтобы насытиться лосятиной.

С наступлением ночи, чаще под утро, когда мороз скуёт оттаявший за день снег, волки выходят на охоту.

С поджатыми хвостами, навострив уши, рыскают голодные звери по лесу в поисках добычи, сверкая зелёными глазами. Они часто останавливаются и водят носом по ветру, широко раскрыв влажные ноздри.

Чуть пахнёт лосиным запахом, и вся стая мгновенно замирает. Потом, по примеру вожака, пружинистой, приземистой, мягкой, бесшумной рысью, перебегая от дерева к дереву, от куста к кусту, крадутся к манящей добыче.