Михаил Фарутин - Четвёртый Харитон

— А скажите, — спохватился Харитон, положив ложку, — до «Золотых столбов» я проеду отсюда?

Опять добрая усмешка на лицах рыбаков.

— До «Золотых столбов» отсюда проехать можно, товарищ Харитонов, — серьёзно ответил бригадир, — только надобности в этом нет никакой.

— Почему? — удивился Харитон.

— Да потому, <���— продолжал бригадир, — что отсюда до Н-ского погранотряда, куда ты следуешь, гораздо ближе, чем до «Золотых столбов».

— Это так я заблудился? — заволновался Харитон.

— Не заблудился, а путь скоротал. Ешь лучше, — успокаивал бригадир.. — Два дня ходу осталось до отряда. Ешь. Вася! — крикнул Александр Михайлович рыбаку, исполнявшему сегодня вахту повара. — Неси-ка гостю печёного язя.

И Вася, тоже молодой ещё парень, чёрный как цыган, облачённый в белую куртку и белый передник, принёс на деревянной доске обёрнутого лопуховыми листьями здоровенного язя, запечённого в горячей золе. В продухи листьев от язя шёл ароматный горячий пар.

— Ну, а кто тебя обмундировал? — спросил тот же рыбак в тельняшке, не спускавший всё время глаз с Харитона.

— Что, что? — не понял Харитон.

— Где форму военную получил?

— А я нигде её не получал. Василий Андреевич старую дал. Как же, говорит, сопровождать коня на заставу без формы?

— Кто такой Василий Андреевич? — спросил кто-то из рыбаков.

— Это — заведующий конноспортивным клубом нашего колхоза «Вешние воды». Пограничник бывший. А полковник Кремнёв сказал, что правильно сделал, раз на коне, то должен быть в форме.

— Как фамилия полковника? — заволновался бригадир.

— Кремнёв, наш военком. Тоже бывший пограничник.

— Пограничник, говоришь, а звать как?

— Фёдор Иванович, — гордясь военкомом, отвечал Харитон, в то же время удивляясь, как бригадир не знает полковника Кремнёва, — высокий, стройный, только волосы у него уже поседели. Да шрам на левом виске от фашистской пули. Он всю войну на фронте был…

— Стой, стой, парень, — вскочил бригадир из-за стола, — обожди.

В.се рыбаки прекратили ужин, вопросительно уставив глаза на бригадира.

— Фёдор Иванович! Значит, жив Фёдор Иванович! Эх, какую ты мне весть принёс, Харитонов! — смеялся бригадир, вытирая слёзы радости, навернувшиеся на глаза. — Это же, друзья мои, политрук нашей пограничной заставы, когда мы на Западном Буте стояли в тысяча девятьсот сорок первом году. Я его на себе в укрытие вытащил, когда его ранило в голову. Да с тех пор и не слышал ничего о нём. Да, по правде говоря, и живым не считал.

Рыбаки повеселели и всё радовались вместе с бригадиром, что жив политрук пограничной заставы Фёдор Иванович Кремнёв.

— А что за человек был Фёдор Иванович! — всё ещё взволнованно говорил бригадир. — Политбеседу ли ведёт, глазом не моргнёшь — заслушаешься. Стрелять ли начнёт из пистолета, из винтовки, из пулемёта, поди попробуй, обстреляй его. И всё время с нами, с солдатами. Эх, и любили мы его. И друг и начальник — всё вместе в нём. Вот какой был Фёдор Иванович. Одним словом — комиссар. Жаль только, что недолго, всего с полгода, послужить с ним пришлось. Он прибыл к нам с какой-то кавалерийской заставы и месяца два всё в шпорах ходил: по коню скучал.

— Он и теперь в торжественные дни иногда шпоры надевает, — заметил Харитон, — а в дни призыва обязательно.

— А воин был какой, — продолжал бригадир, — целые сутки мы отбивали атаки батальона фашистов, который наступал на заставу под прикрытием артиллерийского огня. Отобьём — они опять лезут. Сколько их уложили, батюшки! Ну и у нас, конечно, потери были. Погиб начальник заставы, два пограничника. Командование заставой принял Кремнёв. Держимся, да ещё как. И вдруг немцы пошли в «психическую» атаку.

«Посмотрим, — говорит Кремнёв (это он мне говорит), — у кого нервы крепче. Они в «психическую» атаку идут, ну и мы дадим им «психическую». Я с ручным пулемётом лежал, а Фёдор Иванович за первого номера у станкового пулемёта заменил раненого пулемётчика. И когда немцы подошли совсем близко, Кремнёв выкатил пулемёт на открытое место и давай косить их. Ну, сами понимаете, как мы дрались, коли видим Фёдора Ивановича впереди. Отбили и эту «психическую» атаку. И остался ли кто жив из немцев — трудно сказать. Только вдруг автоматная очередь, и гляжу — сник Фёдор Иванович. Я к нему. Опять очередь. Я приметил и успокоил из пулемёта этого фашиста. А потом перевязал голову Фёдору Ивановичу и потащил его с поля боя.

С тех пор и не видал его. Да и не думал, что он выжил. Вот какой был наш Кремнёв… Потом уж я узнал, что за сутки боя наша застава уничтожила более четырёхсот солдат и офицеров противника…

Бригадир умолк и прохаживался вокруг стола. Молчали рыбаки. Нетронутый остывший запечённый язь лежал на деревянной доске посередине стола.

Ночной туман нехотя отрывался от озёрной глади. Где-то далеко-далеко утренняя заря золотила кучевые облака.

Рыбаки, бродя по колени и выше в воде, переговариваясь между собой, грузили в лодки невод. Бригадир помогал Харитону седлать коня. Рыбак в морской тельняшке стоял на берегу, глядел на озеро, на туман и декламировал стихи:

— Это наш поэт, — пояснил бригадир, — правда, пока его стихи нигде не печатают, но он своего добьётся. Напорист, да и талант есть. Во флоте служил и всё больше о море стихи пишет.

Закончив погрузку невода, рыбаки подошли попрощаться с Харитоном и принесли два десятка копчёных лещей.

— Куда я с ними, — начал отказываться Харитон.

— А это от нас, от рыбаков, бывших солдат, твоим пограничникам, — заявили рыбаки.

— Ну разве что так, — согласился Харитон.

— Ничего, ничего, довезёшь, — вмешался бригадир. — Конь у тебя добрый, дорога прямая. Довезёшь.

Каждый рыбак пожал на прощание Харитону руку, пожелав доброго пути и хорошей службы.

Рыбак в тельняшке, прощаясь, уговаривал Харитона после службы работать в их рыболовецкой артели:

— Гляди, красота-то какая у нас! Рыбаком будешь?

— Нет, — ответил Харитон. — Я пахарь.

Последним прощался бригадир. Он шёл рядом с Харитоном, держась за стремя седла до самой дороги.

— Ну, прощай, сынок. К вечеру кончится лесная дорога. Выедешь на поляну. На поляне высота есть, там, сказывали, до сих пор ещё дот сохранился, а перевалишь высоту, увидишь деревню, Раздольной она называется. Там заночуешь, а от Раздольной опять прямая дорога, Трогай.

Харитон тронул коня и тихой рысью пошёл по большаку.

А бригадир всё стоял и смотрел вслед воину, пока он не скрылся за поворотом дороги.

Безымянная высота.

По земляному накату поросшего травой, сохранившегося дота — молодой березняк. Пустая амбразура, как пасть чудовища ощерилась на поляну по склону с высоты на редкие, ещё молодые деревья, кусты можжевельника да буйное разноцветие трав. Вокруг поляны — согра с угрюмым, уродливым, низкорослым, обросшим лишайниками еловым непроходимым лесом. Топь.