Бенно Плудра - Остров лебедей

Зашумела вода в ванной — мама Сусанна моет руки. Снова вышла в переднюю: шуршит материя — пальто, значит, вешает. И сразу — к Сабине. Стефан лежит на спине и ничего не слышит. Значит, Сабина спит. Теперь щелкает ручка его двери. Точно.

— Это ты, мама? — спрашивает он.

— Не спишь? — Мать подходит к кровати. С ней сразу появляется запах карболки и одеколона. Одеколоном пахнет сильней. Это Стефан любит.

— Сядь ко мне, — говорит он.

Мама садится на край койки. Ноги у мамы длинные, а его койка — низкая. Колени мамы у самого подбородка. Чулки темные, мягкие.

— Опять у вас вызов был? — спрашивает Стефан.

— Нет. Собрание. Ну, а ты — ты что сегодня делал?

— В бассейн ходил.

Она оглядывается, замечает сумку с купальными принадлежностями — он так ничего и не убрал — и выуживает сумку из-под койки ногой.

— Ну и сыночек у меня!

— Сейчас уберу.

— Теперь уж я сама уберу.

Лицо у матери усталое, глаза кажутся больше от темных кругов под ними. Волосы гладко зачесаны, как всегда.

— А отец? Что он делал?

— Не знаю.

— Футбол или бокс?

— Это дома-то?

— Может быть, он и выходил. Он выходил?

— Не знаю. Кажется, не выходил.

Мать сидит неподвижно и смотрит прямо перед собой. Кажется, что ей больше всего хотелось бы весь вечер сидеть здесь, вот так вот…

— Не слушает он меня. Не бережет себя. Никакого терпения. Нет у него выдержки. Таких пациентов у нас в клинике не любят. А он правда так ничего и не делал?

— Не нравится ему, — говорит Стефан.

— Кому ж болеть нравится, — говорит улыбаясь мать. Улыбка у нее какая-то особенная — губы сомкнуты, а все лицо улыбается, иногда даже печальной такой улыбкой. — Ну ладно, пойду-ка я. — Она встает, и рука ее легко касается лица сына. — Спи.

Вот дверь и закрылась. Мама Сусанна ушла. Чуть пахнет карболкой и одеколоном.

Надо идти: Стефану и Губерту. Лариса — с ними. Это на первом этаже. В самом конце школьного коридора, предпоследняя дверь направо — директор Келер их ждет.

Он сидит за столом, что-то дописывает, потом говорит:

— Пожалуйста, садитесь.

Три маленьких кресла и кушетка в белую и черную полоску. Кушетка похожа на зебру, и Губерт шепчет Ларисе:

— Ты верхом на зебру села.

Но никто не смеется, даже сам Губерт не смеется — они же у директора! Есть здесь и второй стол, длинный, и ничего на нем не стоит, — для заседаний. За ним — стенка с книгами, много-много книг, корешки все одинаковые — серо-красные.

— Извините, — говорит директор, выходит из-за стола и садится в третье полосатое креслице. Лицо с огромным носом кажется сейчас приветливым, он как бы улыбается, поглядывая на ребят.

— Итак, опять гидрант! Как мне сообщили, в этом деле произошли кое-какие изменения: не Стефан Кольбе, а Губерт Химмельбах открыл гидрант. Правильно я понял?

Ребята переглядываются, оба в нерешительности: надо ли им говорить, что́ говорить и кому первому?

— Давайте, — шепчет Лариса, — чего ждете?

Ничего они не ждут, просто тяжело повторять все, что уже сказано. Надо бы Губерту первому решиться, он же и Ларисе первым признался. С Ларисой было проще простого. Губерт открыл рот, вскинул и опустил голубые глаза, но сказать ничего не сказал.

— Как же так! — возмущается Лариса. Она как бы и себя и директора спрашивает.

Директор невозмутим, он ждет, сложив руки, большие пальцы уперлись друг в друга. С улицы доносится шум проезжающих машин…

— Неужели вы так ничего и не поняли? — спрашивает Лариса. — Почему вы молчите? Нельзя же так! Сидят молчат и думают, что Лариса все сказала. Нет, нет, еще не всё сказано! И вы ошибаетесь, если думаете — дело пустяковое. Совсем не пустяковое… — Голос ее поднимается все выше и выше, вот-вот она поднимет палец. Но палец она не поднимает. Сидит строгая, совсем чужая. — Неужели не понимаете?

Ребята все понимают. Да, да, хорошо понимают. И чего это Лариса так старается? А директор сидит и молчит?

Стефан чувствует, как под столом кто-то толкает его. Лариса! И глаза ее, обычно карие и быстрые, как у белочки, сейчас совсем темные, настойчиво требуют: ну, скажи, скажи же!

— Ничего не пустяковое. Мы понимаем, — говорит Стефан.

Директор улыбается, но только чуть-чуть. Заметив это, Лариса поднимает брови.

— Может быть, ты нам еще что-нибудь скажешь?

— Это я сам, один все придумал, — отвечает Стефан. — Все, что в понедельник в классе говорил.

— А Губерт?

— Что Губерт?

— А Губерт сам ничего не придумал?

— Нет, не придумал. Все я, — говорит Стефан. — Я сам так решил.

— Вот как? Решил, значит!

— Да, решил.

Лариса молчит, щеки порозовели. Что ж, теперь дело за Губертом. Все смотрят на него: пора бы!

— Губерт! — говорит Лариса.

— Да? — говорит Губерт и тут же замолкает, можно подумать, что он до завтрашнего утра будет молчать. Губы крепко сжаты, побледнели даже.

— Ну, скажи, Губерт, — говорит Лариса. — Ну, что я тебе сделала?

— Ничего.

— Тогда почему ты не говоришь?

— Я сказал. На сборе отряда я все сказал. — Губерт не хочет обижать Ларису, она правда ничего ему не сделала.

Долго никто ничего не говорит, и так бы и молчали, но тут директор замечает:

— Может быть, о чем-нибудь другом побеседуем? Что же мы все об одном и том же? В конце концов, дело абсолютно ясное: один из них открутил гидрант, другой стоял рядом и смотрел. В сущности сделали это оба. О чем тут еще говорить?

Лариса — вся отпор, сидит прямая, будто кукла.

— Что? Не согласны? — спрашивает директор, потирая пальцем переносицу. — Как же нам быть? — И, обращаясь к ребятам, повторяет: — Да, да, как же нам теперь быть?

Ребята молчат.

— Необходимо ведь отметить, что он сам, так сказать, добровольно признался, — говорит Лариса.

— Да, это верно. Это я принимаю, — соглашается директор.

— Это надо бы сделать перед всем классом, — говорит Лариса.

— Согласен. В качестве корректуры, так сказать, — говорит директор, глядя на Ларису. — Да, да, в качестве корректуры. И ни в коем случае не похвалы! — Он все же не сводит глаз с Ларисы. Затем, улыбнувшись, говорит: — Предполагаю, что ребята теперь могут идти. И если вы не возражаете, мы с вами еще поговорим.

Ушли ребята. Пересекли школьный двор, выбрались на улицу, дошли до моста, ведущего прямо к высотному дому. Неподалеку дядька удит рыбу. Ребята, пройдя за его спиной по набережной канала, остановились. Оба легли животом на парапет. Плюют в воду. Дядька с удочками не выдерживает:

— Всю рыбу мне распугаете! Ступайте плевать куда-нибудь подальше.

Удочек у него целых пять. Он все время переходит от одной к другой. На нем длинное пальто. Расстегнуто. Поймал он пока что немного — шесть плотвичек, средненьких, лежат в садке, поблескивают. Стефан громко пересчитывает, а дядька, остановившись, говорит: